Кристоф Рехаге - Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

Ну что со мною может случиться? Я ставлю кабутце на колышек, несущий основную нагрузку. Восточный горизонт совсем потемнел, а на западе еще видны бледные лучи солнца. Я включаю свой налобный фонарик, усаживаюсь на входе в палатку и открываю банку.

На ужин у меня холодная фасоль в томатном соусе. Ветер крепчает, его шипение превращается в рев, скалы дрожат под натиском его порывов. Я смотрю на быстро сгущающуюся тьму, замечаю внизу огни машины, несущейся по шоссе. Над нами висит бледный диск луны. Палатка стонет и дрожит. Я ем фасоль и нервничаю.

Только когда я выбрасываю из палатки пустую банку, я понимаю, какую ошибку я совершил, оставшись ночевать здесь, наверху. Банка вылетает из моей руки, не успев коснуться земли, ветер подхватывает ее и уносит в темноту. Я прислушиваюсь, но не слышу ничего, кроме завывания ветра и его хлестких ударов в стенки палатки. Но сниматься с лагеря уже слишком поздно, и я ползаю на ветру и обкладываю колышки палатки и кабутце крупными камнями. Потом я сворачиваюсь клубочком в своем спальном мешке и пытаюсь не бояться.

Палатка наклоняется, она почти ложится на меня. Я включаю телефон и пишу Джули эсэмэс всего из трех иероглифов: «Я очень боюсь». Но кнопку «Отправить» я нажать не рискую.

Я всю ночь ворочаюсь с боку на бок и то и дело просыпаюсь от кошмаров. Мне снится, что моя палатка стоит на холме. Вокруг ездят мотоциклисты, холм – часть их трассы. Я лежу наверху в палатке, а мотоциклы снова и снова с грохотом перелетают через меня, и я знаю, что рано или поздно они меня размажут по земле. Но я не пытаюсь защититься. Я раскидываю руки и зову их сюда. Они должны наконец приехать и покончить с этим.

Буря гремит, мотоциклисты ревут. На секунду я теряю ориентацию. Я лежу посреди палатки в своем спальном мешке, свернувшись калачиком и зарывшись лицом в свои вещи. Стены палатки хлопают, сжимаясь и разжимаясь, и заглушают своим шумом мои тихие стоны.

Когда наконец светает, я высовываю нос наружу. Ветер немного ослабел, хотя стены палатки все еще надуваются парусами. Кабутце ждет меня там, где я ее оставил. Я оглядываюсь: красные камни повсюду, везде, куда ни взгляни, до самого горизонта. Дорога пуста. Я ищу банку, которую выбросил вчера из палатки, но ее нигде нет. Вероятно, буря унесла ее уже далеко.

До Хами меня провожает эскорт: дюжина маленьких мальчиков бегут рядом со мной и горланят. Абду ждет меня, он уже забронировал мне номер в гостинице. Я слишком устал, чтобы принимать душ или есть. Когда я падаю на кровать, я замечаю, как стремительно ко мне приближается белое белье, и засыпаю прежде, чем осознаю, что уже лежу.

На следующий день Абду показывает мне город. Через плечо у него перекинута шикарная сумка с камерой, он управляет мопедом, который кажется маловатым для него. Прежде чем стартовать, он впихивает мне в руки шлем и широко ухмыляется. Потом мы с треском отъезжаем.

Хами представляет собой оазис. Вокруг раскинулись хлопковые поля и виноградники. На улицах я вижу женщин с цветными платками на головах и бородатых мужчин, сидящих под балдахинами и продающих лаваши.

– Эти лаваши называются «нан», – говорит Абду. Он улыбается, когда я говорю ему, что их вкус напоминает мне о доме.

– А почему ты вообще решил покинуть дом? – спрашивает он. Мы сидим в кафе, передо мной стоит миска домашнего мороженого, кусок орехового торта и стаканчик йогурта. Он краснеет от гордости, когда я говорю ему, что я думаю об этих сладостях. Они вкуснее всего, что мне довелось попробовать в Китае. Сам он ничего не ест и отгоняет от себя официантов, отмахиваясь от них рукой. Сейчас рамадан.

– Ты не скучаешь по своей семье? – спрашивает он.

Я размышляю. Потом качаю головой.

– Даже если бы я захотел, я не мог бы вернуться домой.

– Почему?

Я думаю о правилах своего путешествия и не уверен, что я смогу это объяснить.

– Сейчас мое место здесь, – говорю я наконец, – а завтра – в другом месте.

Он улыбается и задумчиво покачивает головой.

– Ладно. Сегодня ты мой гость в старом королевстве Хами.

Город Хами действительно раньше был королевством. С конца семнадцатого века до 1930 года он находился под уйгурским господством. Это был уголок китайской милости: императорский двор в Пекине всячески поощрял королей Хами, а они, в свою очередь, каждые два года выплачивали императору дань.

В 1911 году империя Цин пала. Республика сначала была основана, а затем разрушена, и в годы перипетий, последовавших за этим, королевство Хами пришло в упадок. Уже в 1936 году, во время гражданской войны, когда Западная армия коммунистов закинула за плечи оружие и отправилась встречать смерть в лице армии хуэй, от королевства Хами не осталось ничего, кроме мавзолея. Он стоит и сегодня и славится тем, что в своей архитектуре сочетает китайский, исламский, монгольский и маньчжурский строительные стили. Когда мы подходим к нему, Абду раскидывает руки и делает глубокий вдох, и мне кажется, что я вижу еще больше достоинства в его походке.