1 сентября
Игра окончена. Мы на острове. Мне придется подождать еще пару дней, прежде чем совершить святотатство и впиться зубами в свою электронную почту. Правда, теперь, когда срок обета истек, мне, оказывается, совсем нетрудно подождать еще немного.
3 сентября
Я вернулся домой с островов Залива. Вчера вечером мы поссорились с Кенни.
После обеда, украдкой оглядевшись, как человек, замысливший преступление, я включил компьютер и тут же погрузился в почту, где меня ждали 264 сообщения. Конечно, весь вечер я абсолютно не обращал внимания на Кенни. Он несколько раз спросил, чем это я так занят, но в ответ слышал только невразумительное мычание. Я, который не раз выказывал возмущение по поводу отвлечений других людей на SMS и почту, сам впал в компьютерное небытие.
Какое же это сладкое ощущение – рыться в море посланий! Из 264 писем сто представляли собой откровенный мусор, еще на сто можно было ответить одной фразой, что я и сделал с военной четкостью. Просто загляденье, как я расправился с ними! Между тем Кенни, наблюдая мой восторг по поводу возвращения в сеть, раздражался все сильнее. Я оторвался от почтового ящика в одиннадцать вечера, оставив на утро 60 писем, требовавших подробного ответа. Насытившись, я поплелся спать. Только улегшись наконец в постель, я вернулся к действительности, осознал злость Кенни и понял, как безнадежно испортил день возвращения к жизни онлайн.
Коупленд предупреждал, чтобы я не ждал многого от своего отключения от всемирной сети, во всяком случае откровения свыше. Получил ли я его? Скорее всего, нет. Но важен сам отрыв от интернета. Только это – умение поставить что-то под сомнение – освобождает нас от заклятья, убеждает нас, что в первую очередь это именно заклятье.
Возможно, что несмотря на скуку, на эту пытку, продолжавшуюся 31 день (которая была полной противоположностью какого бы то ни было постижения новой истины), я все же кое-чему научился. Я понял, что при всей моей необратимой зависимости от интернета я должен ежедневно выбирать из тысяч предложений только значимую на данный момент информацию. Мне не стоит повторять этот «подвиг» и обрывать всякие связи с сетью на месяц. Если я собираюсь осмысленно жить в этом мире, то это надо делать ежедневно и без перерывов, каждую минуту, каждый час. Как же тяжелы эти условия, подумал я, подставляя себя утром под струи душа. Как же это тяжело, но только так стоит жить.
* * *
Эта идея красной нитью проходит через всю мою книгу. Первым ее внушил мне Торо: мы одиноки не потому, что одни, а потому, что не справились со своим одиночеством. Он ушел в лес, потому что был одинок, он ушел, чтобы разделить общество с самим собой, со своей самостью. Вот он как живой стоит у меня перед глазами: двадцативосьмилетний выпускник Гарварда рубит, пользуясь одолженным у друзей топором, деревья и сучья, строит себе из них хижину (размером четыре на пять метров) и селится в ней. До ближайшего соседа было целых полтора километра. В мягкой почве он вырыл погреб, засадил поле фасолью. Ему не надо было ходить на работу, но он читал, писал и наблюдал жизнь леса. Он отпустил себе два года на то, чтобы «следовать прихотям своего гения». В нейронных сетях Торо тропинка от хижины до пруда Уолден оставила такой же неизгладимый отпечаток, какой в наших головах оставляет интернет. Торо предвосхитил наше понимание пластичности нейронов, когда написал: «Поверхность земли мягка и податлива, она сохраняет наши следы, точно так же мягки тропинки, по которым путешествует наше сознание».
Но какими тропами, по мнению Торо, должны мы следовать? В чем конкретно заключались его идеи о добром одиночестве? Я раскрыл экземпляр «Уолдена» [99], снова перечитал эту квинтэссенцию спокойной мудрости. На этот раз меня поразила следующая фраза:
Я ушел в лес, потому что осознанно хотел поставить себя в условия примитивной жизни, в которой играет роль только самое главное, без чего человек не может существовать. Мне хотелось посмотреть, смогу ли я научиться так жить, чтобы, умирая, мне не пришлось признаться себе, что я и не жил вовсе.
Но за этим пассажем следует еще одно предложение, не столь хорошо известное, и я хочу привести его здесь. Торо продолжает: «Я не хотел жить попусту, жить, не живя, ведь жизнь так дорога и коротка». Я не хотел жить, не живя. Здесь Торо дважды бросает судьбе вызов. Первый заключается в том, что человек может оставить как «не жизнь» [100]продажи, покупки и дело , составляющие основу существования подавляющего большинства людей. Второй вызов в том, что, отделив настоящую жизнь от ненастоящей, мы можем срезать ненужный жир. Книга Торо – нож, которым срезают жир.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу