Тадеуш Бреза: Лабиринт

Над столом большая фотография Падеревского. На стенах снимки Варшавы, так же окантованные, как в столовой. Рядом с ними диплом магистра гуманитарного факультета Варшавского университета с вписанной готическим почерком фамилией Шумовского.

Перед Падеревским-несколько белых астр в глиняной вазе, вероятно польской, в народном стиле.

Мы сели, Я достал из кармана сигареты.

- Польские? - поинтересовался Шумовский.

Он взял у меня из рук пачку и стал разглядывать ее, как антикварную редкость. В этот момент в дверях появилась горничная.

- Una telefonata per lei' [' Вас зовут к телефону (итал.).].

- Delia pane di chi?2 [2 Кто просит? (итал.)] -спросил Шумовский, хотя было совершенно ясно, что горничная обращается ко мне.

- Delia parte del'avvocato Campilli' [3 От адвоката Кампилли (итал.).].

- Это ко мне, - сказал я.

Так и было. Меня приветствовал по телефону барственный, но очень дружелюбный, задушевный голос. Мягко, медленно, нараспев адвокат сообщил, что счастлив узнать о моем приезде. Он будет рад меня принять в любое время, однако лучше всего в одиннадцать утра или в пять пополудни. Я предпочел одиннадцать.

- Я с волнением прочитал письмо вашего милого отца, - сказал Кампилли. - И мемориал.

- А как мемориал? - спросил я.

- Отличный. Отличный, - ответил он. - Но поговорим о нем завтра.

Я вернулся к Шумовскому. Он по-прежнему разглядывал пачку сигарет. Впрочем, вполне безотчетно, потому что его мысли, кажется, были заняты Кампилли.

- Он тоже из "Аполлинаре", - заметил Шумовский.

- Я знаю. Он ведь учился вместе с моим отцом.

- Женат на польке.

- Знаю, - ответил я. - Господа Кампилли до войны были очень дружны с моими родителями. Мой отец состоит с ними в постоянной переписке.

- И зять у него поляк.

- Я слышал об этом.

Дверь снова приоткрылась. На пороге появилась пани Козицкая, держа высокую рюмку для вина.

- Дядюшка, сироп.

Она присела на стул, ожидая, пока он выпьет. Как и раньше, Козицкая была молчалива и не поднимала глаз. Шумовский пригубил лекарство, поморщился.

- Мне приходится ухаживать за своим голосом, как Карузо, - объяснял он. - Сырые, холодные церкви вперемежку с раскаленными площадями и улицами-это ужасно. Ну и в автобусах все окна открыты-сквозняк. С одной стороны греет, с другой дует. И ко всему надо надрывать глотку. Если в автобусе-так из-за уличного шума, а если в церкви или, например, в Форуме-так мои туристы не стоят на месте, а расползаются кто куда.

Он жаловался и медленно пил сироп. Наконец он справился с ним и потянулся за сигаретами, лежавшими на столе, но Козицкая накрыла их рукой.

- Лучше не курите, дядюшка, - сказала она, а затем оставила нас одних.

Мы еще немного поговорили о том о сем. Вернувшись к себе в комнату, я долго не мог заснуть. Улица была шумная, поблизости гудели поезда: я прочитал от первой до последней строчки итальянский журнал, который купил после того, как вручил письмо лакею адвоката Кампилли.

III

Проснулся я рано, и сразу на меня дохнула жара и оглушил шум. тот же самый, что и вчера, еще умноженный на голоса уличных торговцев. Я выглянул в окно. У ворот дома стояла тележка с помидорами и зеленью, по мостовой тащился ослик, нагруженный корзинами персиков, чуть подальше угольщик толкал тачку с поблескивающими На солнце черными глыбами и смолистыми ветками для растопки, на которых искрились капли живицы. Было очень шумно. Отдельных голосов я не различал. Я видел только широко разинутые, кричащие рты.

И всюду краски, до предела насыщенные светом. Краски, сплошной крик, жара.

Чтобы попасть в ванную, мне пришлось пройти через столовую. Возвращаясь из ванной, я увидел, что пустовавшее вчера место занимает пожилой господин с проседью, в роговых очках, погруженный в чтение газеты большего формата, чем наши, польские. Я не знал, кто он: поляк или итальянец. В зависимости от ситуации следовало сказать "добрый день" по-польски или по-итальянски-"buon giorno". Пока я раздумывал, не зная, как поступить, неизвестный мне обитатель пансионата встал и поздоровался со мной по-польски. Он уже знал, кто я такой и когда приехал в Рим. Спросил, как я спал первую ночь на новом месте.

Его удивило, что я спал хорошо, несмотря на температуру, и особенно, что днем меня не валит с ног жара.

Он приписал сон усталости после путешествия, а невосприимчивость к жаре объяснил тем, что я всего два дня в Риме и зной не успел еще истомить мое сердце. Все это он высказал еще до того, как мы друг другу представились. Наконец он назвал свою фамилию - Малинский-и при этом пожал мне руку как доброму знакомому. Хотя он держался очень сердечно и произвел на меня приятное впечатление, я не поддержал разговора. До встречи с Кампилли оставалось, правда, много времени, но я все-таки торопился. Как и всякий новичок в большом городе, я испытывал страх перед средствами передвижения, тем более что в Риме ими пользоваться очень сложно, в чем я уже успел убедиться. Таким образом, наш контакт оборвался на дружеском рукопожатии. По крайней мере на этот раз.