Тадеуш Бреза - Лабиринт

Пользовался у людей большим уважением, особенно у тех, кто его мало знал. Подчиненных он угнетал своей суровостью. С "мягкотелыми" был беспощаден. А к "мягкотелым" он причислял всех, кто не разделял его взглядов и не одобрял его тактики.

Таких было мною среди духовенства-и з приходах, и в его курии. Епископ их преследовал.

В конце концов ему предложили покинуть Торунь и поселиться за пределами епархии. Он на это не согласился. Ослушался.

Однажды перед его дворцом остановилась машина. Епископа интернировали. Он провел два года в маленьком городке на Люблинщине. После событий 1956 года он вернулся, ничуть не изменившись. Только еще сильнее возненавидел "мягкотелых", которых застал на разных постах в своей епархии.

Мой отец принадлежал к их числу. Пока епископ отсутствовал, власть осуществлял избранный капитулом каноник Ролле, который без помощи моего отца, наверное, растерялся бы в той обстановке. Он доверял отцу, а отец уважал его. Они очень отличались друг от друга: отец-немножко космополит, Роллечеловек простой, без взлета, но гуманный, здравомыслящий, что как раз и сближало его с отцом. Как и отец, он не был политиком. Как и отцу, ему не очень нравились новые порядки.

Но Ролле, не в пример Гожелинскому, не считал все происходящее вокруг сплошным безумием и обманом, пустой видимостью, которую, по словам епископа, те или иные силы в один миг сотрут с лица земли. Напротив, по его мнению, новая действительность есть нечто устойчивое, с чем, хочешь не хочешь, надо считаться. За два года не было и дня, чтобы отец не посетил Ролле или не готовил у себя дома какие-либо материалы для него.

Вот в чем состоял грех отца, за который он теперь расплачивался.

Когда вернулся епископ. Ролле сразу отстранили от всех дел в курии, а перед моим отцом постепенно, мало-помалу закрылись двери канцелярий и управлений в епископском дворце.

Я кончил. Воцарилась тишина. Отец де Вое встал.

- Мне уже пора. - сказал он. - Оставьте, пожалуйста, в дежурной комнате свой адрес и телефон.

Я чувствояал, что нельзя больше его задерживать и о чем-либо спрашивать. На прощанье он быстро, легко прикоснулся к моей руке. При этом добавил:

- В случае чего я вас разыщу.

Я остался один. Настроение неуверенности еще усилилось, когда я очутился в первом зале. Один из многочисленных бюстов, стоявших здесь, изображал кардинала Эрле. Раньше, подходя к указанной мне двери приемной, я его не заметил. Теперь я сразу его узнал. Снимок этого бюста помещен в монографин Эрлс, подаренной мне отцом. Крупный ученый, в свое время префект Ватиканской библиотеки, он был автором монументального труда о книгохранилищах апостольской столицы. В этом труде он исследовал также происхождение термина рота применительно к папскому трибуналу. Его трактовка получила признание. Мне же она показалась ошибочной. Теперь его бронзовое сухое лицо с глазами без зрачков, как у греческих скульптур, напомнило мне, что я забыл попросить у отца де Воса рекомендацию в библиотеку. Кампилли от этого увильнул. Пока я был у де Воса, мысль о библиотеке вылетела у меня из головы. Телефон и адрес я, по его совету, оставил в дежурной комнате, хотя без особой надежды, и вернулся в "Ванду" в подавленном настроении.

V

В пансионате меня ждало messaggio ' [' Весточка, послание (итал.).] от четы Кампилли с приглашением к чаю. Из приписки к messaggio следовало, что надо подтвердить свое согласие. Я позвонил и сказал, что приеду.

Сообщил я об этом лакею, который взял трубку и от которого я узнал, что "господа отдыхают". Пообедал я в столовой один, так как опоздал, и тоже отправился к себе, чтобы, по итальяскому обычаю, лежа переждать самую жаркую пору дня. К пяти я уже был у Кампилли.

Лакей-на этот раз не в полосатой куртке, а в белой-провел меня в гостиную слева от холла. Это был огромный зал со множеством зеркал и подсвечников. На стенах полно картин, обивка стен золотисто-голубая. Такая же обивка на массивной мебели в стиле барокко, по крайней мере на тех диванах и креслах в одном углу гостиной, с которых сняли чехлы.

Проводив меня сюда, лакей сообщил, что господа сейчас спустятся, и ушел. Я принялся разглядывать гостиную и картины.

На самой большой из них, современной, был изображен юноша на пороге костела, а вокруг него группа солдат в папахах. Солдаты с карикатурно-монгольскими чертами лица, стоявшие на первом плане, нацелили штыки в грудь юноши. В глубине костела виднелась дарохранительница с мерцающими серебряными святыми дарами. Знакомый мне аллегорический и слащавый жанр живописи. Табличка на раме объясняла содержание картины. "II martino d'Andrea Zgierski" '["Мученичество Андрея Згерского" (итал.).], прочел я. Да и без таблички я знал, о ком и^ о чем идет речь. Брат синьоры Кампилли, урожденной Згерской, погиб при тех обстоятельствах, что изображены на картине. Летом 1917 года, под Житомиром, его убили на ступенях деревенской церквушки солдаты, дезертировавшие с фронта в глубь страны. Я знал также, что синьора Кампилли уже много лет хлопочет о причислении к лику святых ее брага, чью недолгую, тихую и, кажется, очень благочестивую жизнь скрепила своей печатью смерть. Хлопоты ее продвигались медленно. Отец говорил мне также, что кандидатура Згерского вряд ли подойдет. У него были серьезные конкуренты с биографиями, сходными в историческом и географическом аспекте, но более блестящими.