Тадеуш Бреза - Стены Иерихона

- Мне кажется, старик еще жив. - Яшча предпочитал пока вспоминать, а не раскрывать свои мысли. - Правда?

- Ему без малого сто лет. Живет старик в Отвоцке. У него там что-то вроде усадебки. Получает от государства пенсию.

Правительство присвоило ему звание подполковника. Восстановило его во всех нравах. Пригласило приехать в Варшаву, в Литву, куда угодно. Только вот лесов не отдает.

Завиша возмутилась:

- Фу! Надо...

Но министр перебил ее:

- Даже если вор украдет, должен быть суд, следствие, протоколы, а не сразу отдают пропажу. Что и говорить, когда это правительство.

Он не улыбнулся. Ельский ответил ему также серьезно: .

- Подвергнуть проверке чьи-то права не значит удерживать силой. Вы знаете, господин министр, что был подобный же случай, суд вынес решение передать состояние внукам повстанца, оно вступило в силу, а Дирекция государственных лесов уперлась, что не отдаст. Пришлось в министерство сельского хозяйства посылать судебного исполнителя.

Это тоже возмутило Завишу. Яшча как-то приуныл.

- Роковые это поступки, - воспользовавшись моментом, сурово обвинял Ельский. - Вроде бы и мелкие, но они о многом могут сказать, если попадут на страницы книг. Эту историю с судебным исполнителем, с помощью которого пришлось прижать к стене правительство, требуя вернуть собственность, любой историк

вспомнит для характеристики типичных черт новой Речи Посполитой. Если нельзя управлять без ошибок, то надо избегать по крайней мере таких, которым время все шире раскрывает рот.

Обычный человек оправдывает свой поступок, видя, что его нельзя похвалить- Власть имущий начинает хвалить, когда сообразит, что ему не удается что-то оправдать.

- А мне эта история нравится, - Яшча поднял голову. - Вы хотели бы, чтобы правительство руководствовалось евангельскими заповедями. Все бы роздало. И умилило бы всех. Тоже мысль.

Он всячески подчеркивал, что говорит с силой. Ибо он высказывался за ее нравственность.

- Вся страна-это единый организм, - сделал он вывод. - - Метафора старая, но, кажется, не для вас. Вы страну делите. На сегодня и на историю. И ей, истории, отдаете предпочтение.

Почему? Что она такое, и конце концов? Современность умерших.

По-вашему, они перетягивают живых. Понимаю. Умерших в древних нациях всегда больше, чем живых. Но живые-это живые. Вы этого нс чувстнуегс?

Вместе с креслом он чуть отодвинулся назад. Щеки его покраснели. Глаза заблестели. Он ненавидел старость вообще. Ту же неприязнь испытывал он и к историческим деяте-иям, и к старым женщинам в собственной семье. Бесился, когда ^ ему приходилось быть с ними галантным. По считаться с ними было уже выше его сил. Особенно с тех пор, как он стал министром.

Яшча вещал:

- Управлять с мыслью о том, что работаешь ради прекрасной истории, - то же самое, что работать с мыслью о прекрасной пенсии. Омерзительно! Вы сами отбросите эту точку зрения, когда наберетесь сил. У Польши они есть. Поэтому за ее репутацию нечего опасаться. Время сейчас тяжелое! Время больших трудов и больших нужд. Кого волнуют приличия?

Он перевел дух.

- Управлять! Управлять! -Он повторял это слово, будто подбрасывал его в воздух и ловил. - Порой так надо. Что делать.

Сегодня, - признался он, - я тоже не смогу по-другому. И если стану премьером, тоже не буду.

Спросил:

- Загляните-ка, кстати, в свою историю, что такое управлять.

Ибо, по-моему, это всегда игра. Здесь правительство, там страна.

Всерьез играют. Как бы ее назвать, - задумался он. - Играют? Во что?

- В "что упало, то пропало", - подсказал Ельский.

- О, - обрадовался Яшча, но тут же снова посерьезнел, решив раз и навсегда: - Так оно и должно быть.

Было поздно. Вся молодежь ушла. Штемлер убавил звук в радиоприемнике, будучи уверен, что так он меньше портится.

Оглядывал столы, подоконники, полки, заставленные тарелочками, измазанные сладостями. Как чирьи! - подумал он. Проклятье, выругался про себя. Ему захотелось есть. Но при виде всего этого его тянуло на что-нибудь солененькое и мясное. Тем временем госпожа Штемлер монотонно упрашивала всех взять пирожное и торт. Она пыталась из этих объедков и людей, которые еще не разошлись, составить как бы финал приема. Она заглянула в гостиную. Против Яшчи, который что-то говорил, сидели Ельский и Завиша, безмолвно его слушавшие. Тут ничего не изменилось за час. Никогда разговор так не затягивается, подумала госпожа Штемлер, если людям нечего сказать друг другу. Но она ошиблась. Они заразились ее усталостью. Им хотелось еще слушать этого министра, он все крепче приковывал их к себе словами, правда, довольно им чуждыми.