Дж Данливи - Самый сумрачный сезон Сэмюэла С

- Послушай, как ты можешь такое говорить.

- Уже сказала, Сэм.

- Дай-ка я присяду на минутку. Сложившуюся ситуацию надо обмыслить.

- Ничего, если я встану.

- Да, вставай, подожди, я расчищу тебе место.

- Все нормально. Я стою.

- Нет-нет, минуточку, тебе нужно место. Отодвинь это кресло.

- Да все нормально.

- Только сброшу полотенце и простыню.

- Не надо утруждаться.

- Я не утруждаюсь.

Сэмюэл С. стоит на задних лапках. В отличие от тех многих случаев, когда он прижимал женщин к ногтю, предварительно накрыв их остальными частями тела. Отыскать собственное место, открыть свою собственную дверь. Пахнуло студенческими годами: тщательно обдуманные процедуры, чистый, промытый вид, штанишки благоухают, как новогодняя елка.

- Можно я буду называть тебя Сэм.

- Называй как хочешь.

- Я слышала, что ты хотел заняться любовью, Сэм.

- Давай пока займемся чем-нибудь другим.

- Слушай, что за странный разговор. Если хочешь, я заберу назад свое предложение.

- Не надо.

- Ладно, но вроде как неприлично предлагать себя еще раз.

Абигайль стоит, втянув живот, выставив грудь. Маленький изящный мускул подрагивает на ее смуглом локте. Сэмюэл С. снова откидывается в свое кресло. Подносит руку к сочащемуся влагой лбу. В комнате цвета морской волны. Сразу после войны ее снимал изготовитель глазных протезов. Возле окна у него стоял специальный верстак; за ним он споро работал все дни напролет: выдувал маленькие, изящные стеклянные пузыри; заказчик сидел рядом и сверкал при дневном свете здоровым глазом. Мастер тем временем наносил легкие мазки, подлаживая мертвый глаз под живой. Хозяйка говорила, что он сделал и ей.

- Ты будешь что-нибудь говорить, Сэм.

- Съешь кекс. Он уже засох, но еще не заплесневел. Я весь в холодном поту.

- Ты раскрываешь все свои карты.

- Потому что хочу жить со всеми в ладу.

- Слушай, Сэм, тогда я сяду. Подожду, пока мы поладим. И ты рассчитываешь, что все будут этого дожидаться и никто не даст тебе в челюсть. Для твоего же собственного блага, чтобы не слишком долго раздумывал.

- У меня есть свои собственные методы ведения боя.

- Только на тот случай, если ты уверен, что можешь победить противника.

- Понятно.

- О господи, прости за то, что я сказала.

- Затем я и торчу здесь все эти пять лет. Чтобы выправиться. Так что я могу принять к сведению эти замечания.

- Надо же, пять лет.

- Мог бы и еще пять лет.

- Ты можешь себе это позволить.

- Я не позволяю себе этого. Я на мели. Живу на подачки богатых друзей - им больно мне отказывать.

Молчание. Ее карие глаза и мои голубые. Хрупкие суставы пальцев обтянуты нежной кожей. Берет рукой кекс, купленный на обед в момент слабости и малодушия, и запивает прохладной прозрачной венской водой.

- Сэм, ты честный человек. Угощаешь меня кексом, хотя он и черствый. Думаю, я смогла бы привыкнуть. Знаешь, главной целью моего приезда в Европу было расширение границ жизненного опыта. Ну мы его и набрались. Прямо уже в Гавре. То есть через час после высадки, по дороге в Париж один француз, водитель грузовика, пытался уломать нас с Кэтрин. Так, говорит, вы изучите Европу. Я сказала ему, что у него воняет изо рта. Тогда он сделал наглое предложение. Меня это даже развеселило, ну а Кэтрин заехала ему по физиономии. Он-то не ожидал, что мы так хорошо знаем французский. Тогда он выкинул нас из своего грузовика. Я считаю европейцев грязными и неотесанными. Ты европеизировался. Это неправильно.

- А что.

- Европейцам следует повзрослеть. Они считают, что у них есть духовные ценности. Им бы надо стать мудрее.

- Ты так думаешь.

- Свои проблемы надо решать. Куча людей с поврежденной психикой решают их через какое-то время. Возьми меня.

- Мы возьмем тебя.

- Из меня пытались сделать фортепьянного вундеркинда. Мои родители богатые. Я выросла в тепличных условиях. Моя мать старалась высосать из моего отца все соки. Но не успела - на арене появилась другая куколка, тоже заинтересованная в его соках; пока они воевали, отец получил короткую передышку.

- Продолжай, пожалуйста.

- Не высокомерничай.

- Я просто слушаю, продолжай.

- Так что у меня тоже были свои проблемы. Моя мать устроена как опухоль. Ну, может, не совсем так, но иногда казалось, что, поглощая отцовские соки, она расцветает. Омерзительный образ. А отец говорил, что любит меня по-настоящему, то есть как мужчина женщину, представляешь. Ну, я сказала, что это отклонение. Вообще-то мой отец неплохой мужик: смеется, острит и все такое. У него отличное чувство юмора. Так что мы могли и пошутить. Его беда в том, что он еврей только наполовину.