Герман Кестен - Казанова

В Турине наняли слуг и пересекли Монт Ченис в паланкине. В долину спускались на горных санях. На пятый день остановились в Женеве в "Весах". Банкир Тропчин по письму дал тысячу луи, достал коляску и двух слуг. Она дала Казанове пятьсот луи - он пишет, это было слабым утешением его сердцу. Последние двадцать четыре часа она вздыхала. В полном соответствии с формулой поведения галантных подруг Казановы она просила никогда ее не разыскивать и если они случайно встретятся, делать вид, что он ее не знает. Очевидно, общение с ним часто было компрометирующим.

Она дала ему письмо к д'Антуану, не спрашивая, хочет ли он вернуться в Парму. Она управляла им с твердостью, которую он не ожидал от изящных дам. На рассвете она отправилась, рядом сидела спутница, на запятках стоял лакей, курьер бежал сзади.

Он еще долго следил за ней взглядом, даже когда коляска исчезла в клубах пыли. Весь мир исчез для него. Он упал на постель и заплакал. Позже почтальон принес письмо. Там стояло лишь два слова: "Адью. Анриетта."

В комнате он провел один из самых тяжелых дней своей жизни. Вечером он обнаружил, что на оконном стекле вырезано острой гранью брильянта, который подарил он: "Tu oublieras aussi Henriette" (Ты тоже забудешь Анриетту.)

"Нет!", пишет старый Казанова. "С седой головой я думаю о тебе, и это бальзам для моего сердца. Только наслаждаясь воспоминаниями, я понимаю, что моя жизнь была чаще счастливой, чем несчастной."

Сомерсет Моэм замечает в "Summing Up", что он наблюдал, как люди, в основном посвятившие свою жизнь отношениям между полами, в конце не считают ее напрасной и не знают сожалений.

Несмотря на плохое время года Казанова на муле пересек Сен-Бернар. Шесть других мулов везли его слугу, чемоданы и тащили коляску. Он не ощущал ни голода, ни жажды, ни мороза, ни ветра. В Парме он остановился на плохом постоялом дворе. Случайно он получил комнату рядом с де ла Айе. На следующий день он отнес письмо д'Антуану.

Анриетта писала, что три месяца подряд они приносили друг другу абсолютное счастье. Воспоминаниями об этом она будет наслаждаться, как если бы они еще лежали грудь на грудь. Пусть он радуется тому, что до конца своих дней она будет счастлива, как только можно быть счастливой вдали от него. "Я не знаю, кто ты", писала она, "но никто не знает тебя лучше меня. У меня в жизни больше не будет ни одного любовника." (Ей было двадцать лет. Многие критики всю историю считают новеллой.) Она желает ему новой любви, да - второй Анриетты. Через пятнадцать лет он снова видел ее и не узнал.

Апатично он улегся в постель. Еще дважды в своей жизни он был так подавлен: в 1755 году в первую ночь под Свинцовыми Крышами в Венеции и в 1768 году в тюрьме Бонретиро в Мадриде.

Через сорок восемь часов он почти умирал от истощения. Пришел де ла Айе, догадался о происшедшем и принудил его выпить чашку бульона. Избегая упоминать Анриетту, он говорил о суетности мира и о неприкосновенности жизни. Он устроил небольшой ужин, Казанова поел, де ла Айе воскликнул: "Виктория!", и весь следующий день пытался развеселить его. В конце концов Казанова выбрал жизнь. Ему было двадцать четыре года. Он верил, что жизнью обязан де ла Айе и заключил с ним дружбу.

Через пару дней в комедии он встретил молодого сицилийца по имени Патерно, влюбленного в актрису, которая принимала его в любое время, но во всем отказывала. Патерно из-за нее разорился. Казанова сказал, что ей цена пятнадцать-двадцать цехинов. Патерно высмеял его. Казанова пошел в ее ложу, она выпроводила посетителя, заперла дверь и грациозно присела на его колени.

"В подобном положении не найдется храбрости обидеть женщину." Он не нашел ни малейшего сопротивления, которое обостряет аппетит, и дал ей двадцать цехинов, слишком много для грызущего раскаянья, когда через три дня он почувствовал дурные последствия. Де ла Айе нашел хирурга, который был и дантистом. Казанова начал приносить жертвы богу Меркурию (то есть проходил курс лечения ртутью) - и вынужден был провести в постели шесть недель в конце 1749 или в начале 1750 года. Это было в шестой раз.

Во время лечения де ла Айе заразил его другой отвратительной болезнью - ханжеством. Он приписывает свою восприимчивость к ней воздействию ртути. Он принял решение начать новую жизнь. Он плакал с де ла Айе, который доказывал, что это - причина его излечения. Де ла Айе говорил о рае с подробностями очевидца. Казанова не раз смеялся. По мнению Казановы де ла Айе был тайный иезуит. Как-то раз де ла Айе рассказал ему свою жизнь. После того как он двадцать пять лет преподавал в Парижском университете, он служил в армейском инженерном корпусе, анонимно издал множество школьных учебников, чтобы в конце концов закончить службу и стать воспитателем. Сейчас он жил без места, но с верой в бога. Четыре года назад молодой кальвинист, барон Бавуа из Лозанны, сын генерала, стал его учеником. Он обратил его в католичество, представил в Риме папе Бенедикту XIV, который добыл барону место лейтенанта у герцога Модены, где Бавуа из-за своих двадцать пяти лет получает лишь семь цехинов в месяц. На это он прожить не может. Родственники ничего отступнику не дают. Поэтому де ла Айе вынужден поддерживать его милостыней чужих людей, он, который сам беден и без места. Добрый юноша пишет ему дважды в неделю. Казанова плакал, когда читал эти письма. Де ла Айе отошел к окну, чтобы осушить свои слезы. Казанова растроганно плакал вместе с ним и просил пользоваться его кошельком бессчетно в интересах благочестивого юноши.