Герман Кестен - Казанова

В жизни прожорливый читатель, он в конечном счете сделал из этого свое счастье - читать, изучать и, более всего, писать обо всем на свете, даже похоронную речь на смерть любимой собачки Мелампиги (Чернозадки).

Неустанно он вел громадную переписку с Ламбергом и де Линем, с подругами последних лет графиней Сесилией Роггендорф и Элизой фон дер Рекке, со своим венецианским постельным сокровищем портнихой Франческой Бусчини, с Опицем и Да Понте, с княгиней Клари и княгиней Лобковиц, с Дзагури и графом Кенигом. Он принимал своих друзей и посетителей графа Вальдштайна, и посетителей знаменитой библиотеки, к которым принадлежали кроме прочих Шиллер и Гете. На богемских водах и в Праге он встречал весь мир.

Очевидно временами великий прототип путешественников больше не выдерживал. Вечный беглец внезапно срывался из Дукса: он искал удовольствий и приключений, женщин и новых людей, новые города и новую работу - в Праге, Гамбурге, Дрездене. Но никто не хотел сделать его директором театра, никто - библиотекарем большого города. Герцог Ваймара совсем не был восхищен, когда некий старый итальянец болтал о Гете и Шиллере. Никто не дарил ему кошельков с дукатами. Бедным и погасшим возвращался он в свою богемскую ссылку и снова писал письма и брошюры, дьявол-отшельник.

Что удавалось ему не полностью и лишь на короткие периоды в его блестящие годы, то удалось теперь: он завоевал уважение и изумление лучших людей своего времени. Шарль де Линь причисляет его к пяти-шести интереснейшим людям, с которыми он познакомился за долгую жизнь.

Опиц нашел в нем одного из тех благословенных философов, чьей родиной является вся земля и которые в королях ценят лишь людей. Граф Ламберг называет его "человеком известным в литературе, человеком полным глубоких знаний". Казанова стал гроссмейстером писательской клики, человеком элиты, тихим гением с мировой славой в самом малом, но в самом лучшем круге.

Он даже начинает любовную переписку или лучше сказать любовную связь по переписке, которая трогательна в старом развратнике и рисует его как доброго человека, как бескорыстного друга, как благодетеля, каковым он достаточно часто представлял себя в мемуарах и во что ему не всегда и далеко не безоговорочно хотели верить.

Как-то в феврале 1797 года Казанова получил письмо из Кашау от молодой девушки двадцати одного года, которое растрогало его до слез. Письмо было от Сесилии, графини фон Роггендорф. Он знал ее отца по Вене. Он знал ее брата Эрнста фон Роггендорфа, веселого бездельника и парасита в замке Дукс, которому Казанова иногда читал моральные проповеди. Этот братец имел легкомыслие восторгаться Казановой перед сестрой. Пока Сесилия просила о благосклонности "переписки". Она сирота, бедная и преследуемая, три месяца как потерявшая жениха, лейтенанта барона Йоханна Вегеи, павшего в битве под Бассано. Казанова стал ее моральным советчиком, ее эпистолярным любовником, защитником, духовным опекуном, протектором, поощрителем и меценатом, ее учителем и другом. Он рекомендовал ее дочери своего старого друга Шарля де Линя княгине Клари. Он рекомендовал ее своему старому другу князю Карлу Курляндскому. Он стал "ее единственным другом, ее единственной любовью". Она писала ему: "Наша любовь так прелестна, мой друг, и так дорога мне". Он звал ее Зенобией, королевой Пальмиры. Она звала его Лонгином, мудрым и верным до смерти советником. Как придворную даму он поместил ее к князю Курляндскому. На пути она хотела посетить его, чтобы впервые увидеться, "чтобы рассказать Вам о моих чувствах и станцевать с Вами маленький менуэт", как писала она в одном из тридцати трех писем, хранящихся в Дуксе. При курляндском дворе она пробыла год и вышла замуж за графа Батьяни-Штретмана, имела от него четырех детей и умерла в 1814 году.

Уже давно Казанова страдал от подагры. В конце 1797 года он вдобавок получил воспаление простаты, болезнь стариков. Он почуял опасность и написал друзьям. Дзагури, Элиза фон дер Рекке, Сесилия фон Роггендорф, графиня Монбуасье, дочь Малетерба и другие друзья откликнулись, советовали медикаменты и посылали старому обжоре самые неподходящие деликатесы.

Князь Шарль де Линь рассказывает в блестящем портрете своего старого друга Казановы, что тот сказал незадолго до смерти: "Я жил как философ и умираю как Христос", - эти апокрифические последние слова фавнообразного сверхнасмешника были бы хорошей последней шуткой, если он их в самом деле произнес.