Хулио Кортасар: Конец игры

В среду жребий тянули лишь мы с Оландой - так решила Летисия, и с ее стороны это было справедливо. Оланда - вот везучая! - снова выиграла, но письмо Ариэля упало прямо к моим ногам. В первую минуту я хотела отдать это письмо Летисии, но потом передумала. С какой стати мы должны рассыпаться перед ней? С какой стати? Ариэль сообщал в своем послании, что хочет поговорить с нами и что на следующий день придет к нам по шпалам с соседней станции. Почерк - мало сказать отвратительный, но зато в конце такие милые олова: "Всем трем статуям сердечный привет. Ариэль Б." Вместо подписи - сплошные каракули, но в них было что-то свое, необычное.

Я прочла это послание вслух, а мои сестры - прямо удивительно! словно онемели. У нас такое событие, а они молчат, будто не понимают, что все надо обсудить заранее, потому что, если о приходе Ариэля узнают дома или, на беду, нас выследят эти пигалицы Лоса - нам несдобровать! И так странно, что мы все делали молча: сняли украшения с Летисии, молча сложили их в корзину и молча, почти не глядя друг на друга, дошли до белой калитки.

Тетя Руфь приказала нам с Оландой выкупать Хосе и сразу забрала с собой Летисию, которой пора было принимать лекарство. Оставшись вдвоем, мы наконец смогли выговориться. Какое чудо! К нам придет Ариэль, у нас наконец есть знакомый мальчик, ведь не принимать же всерьез кузена Тито, этого болвана, который до сих пор играет в солдатики и верит в первое причастие! Мы так волновались в предвкушении этой встречи, что Хосе, бедняжке, пришлось совсем плохо. Конечно, не я, а решительная Оланда заговорила первой о Летисии. У меня так просто лопалась голова: с одной стороны, ужасно, если Ариэль узнает правду, а с другой - пусть уж все сразу раскроется, потому что никто не должен губить свою судьбу из-за других людей. Но самое главное - как сделать, чтобы Летисия не переживала? Ведь она и без того несла тяжкий крест, а тут на нее навалилось и новое лекарство, и эта история...

Вечером мама была поражена тому, что мы почти не разговаривали. Вот чудеса, уж не мыши ли нам язык отгрызли? Она взглянула на тетю Руфь, и наверняка обе решили, что мы в чем-то сильно провинились и нас теперь мучает совесть. Летисия, едва прикоснувшись к еде, сказала, что ей нездоровится и что она пойдет к себе и будет читать "Рокамболя". Оланда вызвалась проводить ее, на что та согласилась, но нехотя, а я взялась за вязанье, - такое бывает со мной в минуты особого волнения. Раза два я порывалась встать и посмотреть, что делается в комнате у Летисии и почему там застряла Оланда. Наконец Оланда появилась и с многозначительным видом уселась рядом со мной, явно выжидая, пока мама и тетя Руфь кончат убирать со стола. "Завтра она никуда не пойдет, - сказала Оланда, когда мы остались вдвоем. - Вот это письмо велела отдать ему, если он будет расспрашивать о ней". Для убедительности Оланда оттянула карман блузки и показала мне сиреневый конвертик. Вскоре нас позвали вытирать тарелки, а потом мы легли спать и уснули как убитые, - очень устали от всех волнений и еще от Хосе, который не выносит купания.

На другой день меня послали на рынок, и целое утро я не видела Летисии, которая пряталась в своей комнате. Перед обедом я все же заглянула к ней на минутку: она сидела у окна, обложенная подушками, и рядом - девятый томик "Рокамболя", Она очень плохо выглядела, но встретила меня веселым смехом и рассказала, какой смешной сон ей приснился и как забавно билась о стекло глупая оса. Я пробормотала, что мне обидно идти без нее к нашим ивам, но почему-то эти слова было очень трудно выговорить... "Если хочешь, мы скажем Ариэлю, что ты нездорова?" А она как отрезала: "Нет!" Тогда я стала уговаривать ее, правда, не слишком настойчиво, пойти вместе с нами, а потом осмелела и даже сказала, что ей нечего бояться и что вообще настоящее чувство не знает преград. Я даже вспомнила еще несколько торжественных и красивых фраз, которые мы вычитали в "Сокровищнице младости". Но чем дальше, тем труднее мне было говорить, потому что Летисия упорно молчала, разглядывая что-то в окне, и, казалось, вот-вот заплачет. В конце концов я вдруг спохватилась, что меня, мол, ждет мама, и убежала. Обед тянулся целую вечность, и Оланде досталось от тети Руфи за жирное пятно на скатерти. Не помню, как мы вытирали тарелки и как добрались до белой калитки. Помню, что у заветной ивы мы, переполненные счастьем и без тени ревности друг к другу, обнялись и чуть не заплакали. Оланда тревожилась, сможем ли мы хорошо рассказать о себе, останется ли у Ариэля хорошее впечатление. Ведь мальчики из старших классов презирают девчонок, которые кончили только школу первой ступени и умеют лишь кроить тряпки и сбивать масло. Ровно в два часа восемь минут появился поезд, и Ариэль радостно замахал нам обеими руками, а в ответ вместе с разрисованными платочками взметнулось наше "Добро пожаловать!" Не прошло и получаса, как мы увидели Ариэля, который спускался к нам с насыпи, - он был в сером и куда выше ростом, чем нам казалось. Я плохо помню, как начался наш разговор. Ариэль с трудом подбирал слова и явно робел - кто бы мог подумать после таких записочек и самого решения прийти к нам! Он слишком поспешил расхвалить наши статуи и картины, спросил, как нас зовут и почему мы только вдвоем. Оланда сказала, что Летисия не смогла, а он: "Мне очень жаль" и "Какое красивое имя Летисия!" Потом он рассказал много вещей о Промышленном училище - вот тебе и английский колледж! - и попросил показать наши украшения. Оланда отодвинула камень, и перед ним предстали все наши богатства. По-моему, он с явным интересом рассматривал эти украшения, а порой, задерживая в руках какую-нибудь вещь, задумчиво говорил: "Это однажды надевала Летисия" или: "Это было на восточной статуе" - так он окрестил китайскую принцессу. Мы сидели под тенью ивы, и хоть у него было довольное лицо, он слушал нас рассеянно - по всему чувствовалось, что только хорошее воспитание мешает ему встать и уйти. Раза два или три, когда разговор был готов оборваться, Оланда вскидывала на меня строгие глаза. Нам обеим было совсем плохо, хотелось, чтоб все это поскорее кончилось, хотелось просто убежать. И зачем его дернуло знакомиться с нами! Ариэль снова спросил о здоровье Летисии, но Оланда, метнув в меня взглядом, ответила: "Она не смогла прийти", - и все, а я-то думала, что она скажет правду... Ариэль прутиком чертил на земле геометрические фигуры, то и дело поглядывая на белую калитку. Все было понятно без слов, и я очень обрадовалась, когда Оланда вытащила наконец сиреневый конвертик и подала его Ариэлю - он так и замер от удивления, а потом, когда ему растолковали, что это от Летисии, сделался пунцовым и спрятал его в карман. Не хочет читать у нас на глазах. Тут же Ариэль поднялся и сказал: "Очень рад нашему знакомству", - но рука его была вялая, даже неприятная, и мы просто уже не чаяли, чтоб все поскорее кончилось, хотя потом только и говорили о его серых глазах и о том, сколько грусти в его необыкновенной улыбке. Еще нас поразило, как он сказал на прощанье: "Простите и прощайте!" - мы ни разу в жизни такого не слыхали, и прозвучало это красиво, трогательно, как стихи. Когда мы пересказывали все это Летисии - она встретила нас под лимонным деревом в саду, - меня так и подмывало спросить, что было в ее письме, но попробуй спроси, если она запечатала его, прежде чем отдать Оланде, словом, я не посмела, и мы по очереди нахваливали Ариэля и еще ахали над тем, как много он спрашивал о ней. Признаться, мы делали это через силу, потому что любому понятно, что все сложилось очень странно: и очень хорошо, и очень плохо, потому что Летисия чувствовала себя счастливой и в то же время едва сдерживала слезы. Кончилось тем, что мы позорно удрали, сославшись на тетю Руфь, которая якобы нас ждала, а Летисия осталась под лимонным деревом в обществе жужжащих ос.