Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды

Владелец выдры сказал, что принесёт её примерно через полчаса. Он поднялся и вышел, сквозь дверь мудхифа я видел, как его каноэ бесшумно заскользило по отражающей звёзды воде.

Вскоре тот вернулся со зверёнышем, прошёл мимо костра и положил мне его на колено, так как я сидел скрестив ноги по-турецки. Зверёк посмотрел вверх на меня и тихонечко заскулил. Величиной он был с котёнка или белку, всё ещё нетвёрдо держался на ногах, у него был тугой конусообразный хвост длиной с карандаш, и дыхание его пахнуло на меня восхитительным пьянящим ароматом. Он перевернулся на спину, выставив напоказ круглое пушистое пузцо и морщинистые ступни всех четырёх лап.

- Ну, - спросил Тезинджер, - хочешь такую?

Я утвердительно кивнул.

- Сколько ж ты готов отдать за неё?

- Ну уж конечно больше того, что они запросят.

- Не следует платить за неё бешеные деньги - это портит престиж. Возьмём, если отдадут за разумную цену, если нет - найдём другую где-нибудь ещё.

Я сказал: "Давай постараемся заполучить именно эту, время у нас уже на исходе, и другого такого случая может не оказаться. В конце концов, престиж не так уж много значит, поскольку у тебя эта поездка в болота последняя."

Я почувствовал, что это очаровательное создание ускользает от меня ради какого-то грошового престижа, и переговоры показались мне бесконечными. В конце концов мы купили зверька за пять динаров вместе с резиновой соской и грязной, но драгоценной бутылкой, из которой она привыкла пить. Бутылки большая редкость в болотах.

Большинство новорождённых животных обаятельно, но никогда раньше мне не доводилось встречать столько очарования у какого-либо другого зверька, сколько у этого. Даже теперь я не могу писать о ней без боли. Из ремешка полевого бинокля я вырезал ей ошейник, что было не так-то просто, ибо голова у неё была не намного толще шеи, и привязал к нему метра два бечёвки, чтобы постоянно держать её в поле зрения, если как-нибудь она попыталась бы отлучиться. Затем я сунул её за пазуху, и она сразу же устроилась поудобнее, почувствовав себя в безопасности тепла и темноты, которых была лишена с тех пор, как её отлучили от матери. Я так и носил её в течение всей её короткой жизни. Когда она бодрствовала, голова её обычно удивлённо высовывалась из разреза пуловера, как кенгуру выглядывает из сумки матери. А спала она по обыкновению на спине, и её морщинистые лапы торчали кверху. Бодрствуя, она издавала звуки похожие на щебетанье птиц, а во сне у неё иногда вырывался отчаянный писк из трёх нисходящих нот, горький и безутешный. Я назвал её Чахалой по названию реки, где мы были накануне, а также потому, что эти звуки больше всего походили на то, что можно записать в подражание её сонному писку.

В ту ночь я спал беспокойно, казалось, все дворняжки Дибина лают мне прямо в уши, и я не решался позволить себе спать слишком крепко, чтобы не раздавить Чахалу, удобно устроившуюся у меня под мышкой. Как и все выдры она была с самого начала приучена к "туалету", а я облегчал ей эту задачу, раскладывая спальный мешок у самой стены мудхифа с тем, чтобы она сразу же могла выйти на земляную площадку между стойками тростника. Она и проделывала это время от времени в течение ночи, забиваясь в самый дальний угол, и с выражением безграничной сосредоточенности выделяла палочку помёта, похожую на гусеницу. Исследовав его с явным удовлетворением хорошо выполненного дела, она взбиралась мне на плечо и начинала потихонечку скулить, требуя свою бутылку. Она предпочитала пить лёжа на спине и держа бутылку между лапами так, как это делают медвежата, а кончив сосать, крепко засыпала с соской во рту и блаженным видом на своей детской мордочке.

Она стала считать меня своим родителем с того самого момента, как в первый раз заснула у меня за пазухой, и ни разу не выказала никакого страха перед кем-либо или чем-нибудь, но именно с этой ролью я и не справился, поскольку у меня не было ни знаний, ни инстинкта её матери, и погибла она из-за моего невежества.

Тем временем предстоящая трагедия, небольшая, но такая реальная, не омрачала её короткой жизни, и через несколько дней она стала откликаться на зов по имени, начала играть совсем как котёнок и увязывалась за мной, когда мне удавалось найти сухое место для прогулки, так как она терпеть не могла мочить ноги.

Нагулявшись вдоволь, она начинала повизгивать и хвататься лапами мне за ноги, пока я не присаживался на корточки с тем, чтобы она могла нырнуть в спасительную темноту моего пуловера, где сразу же заспала в положении головой вниз, а её остренький хвостик торчал при этом из-за пазухи. Арабы называли её моей доченькой и обычно осведомлялись, давно ли я давал ей пососать.