Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон

Анестезиолог, которого за своё долгое время пребывания в больнице я стал считать своим ангелом-хранителем и лучшим другом, вошёл в мою палату с большой тележкой, и я снова услышал:

- Считайте до десяти.

Когда я снова пришёл в себя, из моей раны торчали три дренажных трубки.

В общем и целом, как теперь видно из подробного счёта больницы, меня ещё трижды возили в операционную, но время и их последовательность у меня теперь перепутались. Я больше уж ничему не сопротивлялся, что бы со мной не делали, я сдался полностью. Камусфеарна и то, что когда-то было там, стало смутным сном, иногда кошмаром. В те редкие минуты, когда я сознательно думал о будущем, у меня возникал только один чёткий образ, что я снова смогу ходить, что переведу часы назад к тому времени, когда те два оленя ещё не перебежали мне дорогу. В сравнении с этой целью, которая требовала покорности, проблемы Камусфеарны представлялись теперь маловажными, как в тревожном сне.

А худшее ещё было впереди. Во всех хирургических операциях, когда требуется трогать и перемещать внутренности, может возникать состояние, которое называется ileus, при котором мягкие и ритмичные сокращения, перистальтика, выполняющая пищеварение, вдруг полностью парализуется. Прекращается всякое движение, что, как считают теперь многие школы мысли, является протестом всего целого единого (ибо психика и соматическая система, мозг и тело образуют единое целое, которое нельзя произвольно разделять), - против внешнего вмешательства, что подсознательно истолковывается как фактор враждебной силы. Как бы то ни было, а в результате получается, что кишки прекращают функционировать, и как следствие образуются газы, которым некуда выходить, как это бывает у трупов. Пузо вздувается и вздувается как у выброшенного на берег кита, или как в моём случае, как целая куча бурдюков волынки, из которой во все стороны торчат трубки. Если к тому же это огромное растяжение напрягает большую рану, стремясь раскрыть её чисто механически, то в результате возникает боль и затуманивание сознания. До совсем недавнего времени такое состояние было частой причиной смерти. Полагаю, что на мне испытывали несколько лекарств, но без нужного результата. Я признателен хирургу за то, что он не обращался со мной как с ребёнком, он объяснил мне всю концепцию, добавив, что будет стараться до тех пор, пока не найдёт действенного лекарства.

Он не скрывал, что в его отсутствие моя жизнь находится в опасности. Я ему весьма признателен за такое абсолютно честное откровение.

Первые лекарства, конечно же, не подействовали. Моё пузо величиной с гору несколько уменьшалось на некоторое время, а затем вновь вздувалось до прежних чудовищных размеров. Я теперь уж и не помню, как долго сохранялось моё гротескно вздутое состояние.

Однажды ночью я вдруг проснулся от какого-то звука, раздавшегося в палате, звука, который бывает, когда шумно выпускают дурной воздух. Я никак не мог понять этого, в палате я был один и не мог себе представить, что ночная сиделка может позволить себе такое нарушение приличий. Тут он повторился ещё раз, громоподобный как землетрясение, долгий, шумный и невероятно оглушительный грохот. Такого я никогда в жизни не слыхал. Звук такого великолепного и продолжительного свойства, что, казалось, он находится далеко за пределами человеческих возможностей. С ужасом я вдруг понял, что именно я - автор этого громоподобного слоновьего концерта. Я положил руку на живот и почувствовал, что он опускается как проткнутый заградительный аэростат. Они, наконец, нашли нужное лекарство, и результат оказался настолько зримым (или слышимым), что я даже пожелал было, чтобы его изготовители записали всё это на магнитофонную плёнку в рекламных целях.

Остаток моего вроде бы бесконечного пребывания в больнице шёл в курсе нормального, но несколько затянувшегося выздоровления. Выяснилось, что не все нянечки в этом заведении так уж бесчеловечны, как те две, которые занимались мной после операции. Некоторые из них были просто святые, умелые и добросердечные, искренне преданные своей работе, хотя вся эта организация в целом осталась для меня загадкой. Через день-другой после моего великого взрыва я позвонил и попросил "утку". Удивительно красивая светловолосая девочка, которая показалась мне просто ребёнком, хоть и была в форме сотрудницы-практикантки с испытательным сроком, явилась на мой вызов. Она вроде бы смутилась, услышав мою просьбу, но принесла то, что мне было нужно. Пока она помогала мне установить судно, то старалась смотреть в сторону и очень сильно смущалась. Позднее, когда она пришла выносить его и выполнить обычные обязанности нянечки, она просто совсем растерялась. Я решил узнать о ней побольше и, когда час-другой спустя она принесла мне еду (а качество пищи, как и всё здание и его оборудование было великолепным), я сумел удержать её и завязать разговор. Ей только что исполнилось шестнадцать, она была сиротой из рыбацкой семьи в Коннемаре, которую взял к себе этот орден монашенок, чтобы она сама потом стала монахиней. С десяти лет она была членом команды в небольшой рыбацкой лодке отца, умела обращаться с сетями и фалами не хуже любого мальчика. Её привезли из Ирландии неделю назад, а в этой больнице она работает ровно три дня.