Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон

Я спросил: - Когда, по-вашему, операция станет неотложной?

- На этот вопрос ответить очень трудно. Прогноз- это ведь не ясновидение, как вы сам понимаете. По-моему, не очень долго : два-три месяца, если повезёт, - четыре, судя по нынешним темпам ухудшения состояния. Вы когда-нибудь видели гангрену?

- Да. - Я действительно видел. С ужасом я вспомнил пальцы Терри после того, как их отгрызла Эдаль. Смрад, ампутация, сознание того, что части молодого человеческого тела пропали навечно, что они, почерневшие, лежат в эмалированной посудине, и ничто на свете никогда уж не сможет вернуть их. В некотором роде, смотреть на них было ужаснее, чем на труп.

- Тогда вы понимаете, что при появлении начальных признаков прогрессирование может быть весьма скоротечным. Неотложная операция всегда нежелательна. Теперь, полагаю, вы смиритесь с необходимостью хирургического вмешательства?

- Да. - "Смирился" - не совсем уж подходящее слово, но теперь не время обсуждать более тонкие оттенки значений. Я полагал, что никогда не смирюсь с тем, что так изменило мою жизнь, даже если и осознаю его грозный ореол.

- Как я понимаю, вы живёте в Шотландии. Где вы предпочитаете оперироваться, там или в Лондоне?

Во мне бурлили проблемы Камусфеарны, пока я сидел в тихой, клинической обстановке врачебного кабинета на Хартли-стрит. За окном приглушенно звучало уличное движение. Я не мог оторваться от них на пятьсот миль и ответил:

- В Шотландии.

- Отлично. Хотите, чтобы я вам всё устроил, или же у вас есть надёжные средства сделать это самому?

Я ответил:

- Думаю, что смогу устроить всё сам, если это не нарушит этикета.

Я был знаком с, пожалуй, самым известным хирургом в Шотландии. Теперь, когда мне казалось, что я уже знаю худшее, я был намерен отдать себя в его руки. Однако же, я далеко ещё не знал самого худшего. К счастью, ни люди, ни животные никогда не знают об этом.

Из Лондона я отправился в Шотландию. Великий хирург подверг меня ещё более тщательному обследованию, чем те, которые я прошёл до тех пор. Когда оно закончилось, он сказал:

- Завтра утром я отвезу вас в больницу, где сделаем рентген. И это, друг мой, будет болезненно, мне следует вам об этом сказать. Чтобы определить, в каком месте прекращается кровообращение, мы вводим в артерию вещество, которое на снимке будет непрозрачным. Вводится оно в паху, и это довольно неприятно...

Это было более чем неприятно. Была большая операционная, в которой толклось много сестёр, студентов и прочего медицинского персонала, а я лежал среди них на столе голый, несчастный, и мне было очень стыдно. Скромность, присущая большей части нашей западной культуры, заставляла меня закрыть глаза, так, чтобы я, по крайней мере, не смог читать в их глазах оценку моей беспомощной наготы. Спустя довольно долгое время ко мне придвинули рентгеновский аппарат, и облачённая в белое фигура захлопотала вокруг меня с иглой, показавшейся мне толщиной в карандаш.

- А теперь постарайтесь не шевелиться, - сказала она и вонзила свой чудовищный инструмент мне в артерию в левом паху. Я только что не взвыл. Такой боли, мне кажется, я никогда в жизни не испытывал. Игла была внутри, и через неё вливалась окрашенная жидкость, если бы я хоть немного двинул тазом даже просто от страха, - это только усилило бы агонию. Мне страшно захотелось что-нибудь укусить, и, к сожалению, ничего другого, кроме языка, уменя не было. Я сильно укусил его и почувствовал, как кровь медленно заполняет мне рот.

Так же, как степень выдержки боли колеблется у отдельных людей, в особенности среди мужчин и женщин, думаю, что и степень восприятия боли тоже разная. У некоторых этот порог довольно высокий, и даже тяжёлая травма воспринимается не более, чем сильное неудобство. У других, где порог низок, такое же физическое состояние может привести к такой острой агонии, что вызывает потерю сознания. Я сознания не потерял, но пока глотал кровь из прокушенного языка, очень сожалел, что со мной этого не произошло. Я было удивился, почему меня сюда привезли с постели в кресле-каталке; возвращаясь, я больше не удивлялся этому.

Пока хирург вёз меня из больницы обратно в гостиницу в сутолоке уличного движения в наступавших сумерках, я думал обо всём этом и о той операции, которая мне теперь предстоит. Я попробовал было объяснить ему. Кажется, я сказал, что, если при операции будет так же больно и это продлится гораздо дольше, то лучше уж пусть отнимают ногу. Не знаю, насколько уж серьёзно я говорил об этом, но, конечно же, именно так и чувствовал себя в то время.