Аньци Минь - Красная азалия (Жизнь и любовь в Китае)

Отец, мало что смысливший в сапожном ремесле, обувал, однако, все наше семейство. Его изделия напоминали лодки с низкими бортами: подметка едва загибалась с боков, а на большее не хватало ни умения, ни материала. Детали обувки сшивались через дырки, проделанные обыкновенной отверткой. По воскресеньям отец чинил свои изделия, руки его были в постоянных ссадинах. Так продолжалось до тех пор, пока мы с Бутончиком не научились ладить лоскутные тапки. Однажды мать появилась дома с сумкой, полной лекарств. Она была в больнице. У нее обнаружили туберкулез и велели дома носить хирургическую маску. Мать сказала, что в каком-то смысле даже рада своей болезни, сможет побольше бывать с семьей.

Я сделалась районной активисткой, выиграла конкурс на лучшее знание "Цитатника" Мао. И еще я полюбила оперу. У нас почти не было развлечений. Само это слово считалось буржуазной заразой. Другое дело опера поистине пролетарское увеселение. Особенно оперы супруги Мао, несравненной Цзян Цин. Тут уж не просто "нравится - не нравится", "любишь не любишь", скорее тут политический выбор: за революцию ты или против. Любить оперу учили по радио, в школе. Внедрением и распространением опер занимались местные организации. И так десять лет. Одни и те же оперы. Во время еды, на прогулке, во сне. Я, можно сказать, росла в опере, словно в тюремной камере. Стены моей лоджии пестрели портретами оперных героинь. Где бы я ни была, я напевала оперные арии. Мать слышала, как я пела во сне. Она считала, что я сдвинулась на опере. И это было правдой. Без оперы я дня не могла прожить. Я приникала к радиоприемнику, силясь различить дыхание певицы. Старалась подражать. Ария юной девушки из оперы "Легенда о Красном Светоче" называлась "Не прекращу борьбы, покуда живы звери". Исполняла ее Железная Слива. Допелась я до того, что сорвала голос. Очень уж хотелось взять самую высокую ноту:

Мой отец, как сосна, его воля крепка, Героический дух его чист, Истинный он коммунист! Иду за тобою вслед, Колебаний-сомнений нет. Красный Светоч вздымаю ввысь, Это мой путеводный свет, Твой со зверьем продолжаю бой, Поколенья идут за тобой...

Я помнила наизусть либретто всех опер: "Красный Светоч", "Пруд Шацзя", "Ловушка Тигровой горы", "Залив", "Рейд полка Белого Тигра", "Песня Драконьей реки". Отец не выносил моих громких дуэтов с радио и всегда восклицал: "Может, проще тебя на кухонную стену водрузить вместо репродуктора?"

Бабушка привезла нам из деревни курочку. Старый портной, наш сосед, был потрясен обилием темно-бурых перьев вокруг куриного клюва. "Да у нее борода как у Карла Маркса", - изрек он, глянув на курицу. Так ее и прозвали Борода. Она была любимицей деда и бабки. К ним-то она вообще двухдневным цыпленком попала. Когда настали тяжелые времена и кормить Бороду оказалось нечем, бабушка надумала зарезать курицу. Привезла несчастную к нам в Шанхай и велела съесть за ее, бабкино, здоровье. "Все равно ей нестись еще срок не пришел". Слушая такие слова, Борода наклоняла гребешок и возмущенно квохтала. Гребешок рдел, словно пылающий уголек. "Сварите в сорговом вине, прямо пальчики оближете", - наставляла бабка. Мы стали просить ее отведать курицу вместе с нами, но бабушка заявила, что у нее на курятину аллергия, подхватила свои котомки и умчалась так быстро, что, казалось, ее крошечные ножки едва за ней поспевают.

Но кто зарежет Бороду? "Только не я, - сказал отец. - Мне и есть-то ее невмоготу, раз я ее живой видел". И он уставился на курицу. Борода поводила головой и квохтала, чистила перышки клювом. Отец вернулся к своим занятиям. Борода взмахнула крыльями и направилась к матери. "Нет, нет, - воскликнула мама, - вы же знаете, я никого не могу убить". И она посмотрела на меня. Дети тоже воззрились на меня. Я знала, что они хотели сказать: "Ты у нас самая смелая, тебе и резать". Ладно, справимся. На кухне я сто раз имела дело с живыми голубями, лягушками, крабами. Курица? Да десять минут каких-нибудь, и курица будет ощипана. Что я, не видала на рынке, как с утками управляются? Мясник чикнет по горлу, потом подвесит за ноги, чтобы кровь стекла, опустит в котел с кипящей водой, мигом выхватит и ощиплет.

Брат и сестры согласно кивали. Уж они-то никогда не сомневались в моей решительности. "Только вынеси ее во двор, и чтобы я ни звука не слышала, - сказала мать, а потом, удержав меня за рукав, спросила: Может быть, попросить верхних соседей?" - "Зачем?!" - воскликнули мы хором. "Не хочу, чтобы мои дети видели, как убивают". В этом была вся наша мама. Она всегда заставляла отпускать на волю птенцов, котят. "Мы пойдем во двор, все будет тихо, без шума. Такая курица стоит на рынке пять юаней, как пятидневная зарплата. Подумай об этом!" Мама повернулась и быстро ушла, едва я ухватила Бороду за крылья. Курица закудахтала громче и забилась в моих руках. Звездолет сказал: "Не шуми! Мы отправим тебя к Карлу Марксу, чтобы вы бородами померились". - "Заткнись, - цыкнула я. - Сбегай-ка лучше за большими ножницами". Он еще и шагу не ступил, а курица уже всю меня исщипала-исклевала. Клюв у этой чертовой Бороды был не хуже ножниц. И я выпустила свою жертву. Она заметалась по лестничной клетке, несколько раз ударилась о потолок и рухнула на цементный пол.