Милорад Павич - Хазарский словарь

В августе 1670 года, накануне Дня семи святых эфесских мучеников, когда кончается запрет есть оленину, Никон Севаст сказал:

- Один из верных путей в истинное будущее (а есть ведь и ложное будущее) - это идти в том направлении, в котором растет твой страх.

И отправился на охоту. С ним был и один монах, Теоктист Никольски, который ему в монастыре помогал переписывать книги. Эта охота вошла в историю, вероятно, благодаря записям Теоктиста...

Тут явился Никону архангел Гавриил в облике оленя, иными словами, обращенный в душу Никона Севаста. А говоря еще точнее: архангел принеся душу Никону в подарок. Таким образом, Никон в тот день охотился и поймал собственную душу и заговорил с ней.

- Глубока твоя глубина и велика твоя слава, помоги мне восхвалять тебя в красках! - вскричал Севаст, обращаясь к архангелу, или к оленю, или к собственной душе, короче к тому, что там было. - Я хочу нарисовать ночь между субботой и воскресеньем, а на ней твою самую прекрасную икону, чтобы на тебя молились и в других местах, не видя ее! Тогда архангел Гавриил сказал:

- Пробидев поташта се озлобити...- и монах понял, что архангел говорит, пропуская существительные. Потому что существительное - для Бога, а глаголы для человека. На это иконописец ответил:

- Как же мне работать правой, когда я левша? - Но оленя уже не было перед ним, и монах тогда спросил Никона: - Что это было? А тот совершенно спокойно ответил:

- Ничего особенного, это все временное, я здесь просто на пути в Царьград... А потом добавил:

- Человека сдвинешь с места, где он лежал, а там черви, букашки, прозрачные, как драгоценности, плесень...

И радость охватила его всего, как болезнь, он переложил свою кисть из левой руки в правую и начал писать. Краски потекли из него, как молоко, и он едва успевал их класть...

Он кормил и исцелял красками, расписывая все вокруг: дверные косяки и зеркала, курятники и тыквы, золотые монеты и башмаки. На копытах своего коня он нарисовал четырех евангелистов - Матфея, Марка, Луку и Иоанна, на ногтях своих рук - десять божьих заповедей, на ведре у колодца - Марию Египетскую, на ставнях - одну и другую Еву (первую Еву - Лилит и вторую-Адамову). Он писал на обглоданных костях, на зубах, своих и чужих, на вывернутых карманах, на шапках, на потолках. На живых черепахах он написал лики двенадцати апостолов, выпустил их в лес, и они расползлись. Тишина стояла в ночах, как в покоях, он выбирал любой, входил, зажигал за доской огонь и писал икону-диптих. На этой иконе он изобразил, как архангелы Гавриил и Михаил через ночь передают друг другу из одного дня в другой душу грешницы, при этом Михаил стоял во вторнике, а Гавриил в среде. Ноги их упирались в написанные названия этих дней, и из ступней сочилась кровь, потому что верхушки букв были заостренными. Работы Никона Севаста зимой, в отсвете снежной белизны, казались лучше, чем летом, на солнце. Была в них тогда какая-то горечь, будто они написаны в полутьме, были какие-то улыбки на лицах, которые в апреле гасли и исчезали до первого снега...

Его новые иконы и фрески запоминались на всю жизнь; монахи со всей округи и живописцы из всех монастырей Овчарского ущелья собирались в Николье, будто их кто созвал, смотреть на краски Никона. Монастыри начали наперебой зазывать его к себе, его икона приносила столько же, сколько и виноградник, а фреска на стене стала такой же быстрой, как конь... Однажды Никон задумался и сказал себе:

- Раз я, левша, так рисую правой, как бы я мог рисовать левой! - и переложил кисть в левую руку...

Эта весть сразу разнеслась по монастырям, и все ужаснулись, уверенные, что Никон Севаст опять вернулся к Сатане и будет наказан. Во всяком случае, уши его стали опять острыми как нож, так что говорили - его ухом можно кусок хлеба отрезать. Но его мастерство осталось таким же, левой он писал так же, как и правой, ничего не изменилось, заклятие архангела не сбылось.

Вскоре после этого и другие, более старые живописцы и иконописцы, один за другим, будто отчаливая от пристани и выгребая на большую воду, начали писать все лучше и лучше и приближаться в своем умении к Никону Севасту, который раньше был для них недостижимым образцом. Так озарились и обновились стены всех монастырей ущелья, и Никон вернулся на то же место, с которого он начал движение от левой к правой руке. И тогда он понял, какому наказанию подвергнут. Не выдержав этого, он сказал:

- Зачем мне быть таким же иконописцем, как остальные? Теперь каждый может писать как я...