Роберт Персиг - Дзэн и Искусство Ухода за Мотоциклом

В нашу сторону едет автомобиль с трейлером; он не успевает вернуться в свою полосу движения. Я мигаю фарой, удостовериться, что он нас видит. Он-то видит, но съехать не может. Обочина дороги -- узкая и бугристая. Мы свалимся, если выедем на нее. Я жму на тормоза, сигналю, мигаю. Боже всемогущий, он паникует и целится на нашу обочину! Я продолжаю держаться края дороги. ВОТ он! В последний момент отворачивает в сторону и проходит в нескольких дюймах от нас. Впереди по дороге катается картонная коробка; мы видим ее задолго до того, как подъезжаем. Свалилась с чьего-то грузовика, очевидно. Вот сейчас нас пробивает. Если бы мы ехали в машине, то встретились бы лоб в лоб. Или свалились бы в канаву. Въезжаем в маленький городок, он может быть посреди какой-нибудь Айовы. Вокруг растет высокая кукуруза, и тяжелый запах удобрений висит в воздухе. От припаркованных мотоциклов уходим в огромное старое заведение с высокими потолками. На этот раз под пиво я заказываю все виды закусок, которые у них есть, и мы устраиваем поздний ланч: земляные орехи, кукурузные хлопья, соленые крендельки, картофельные чипсы, сушеные анчоусы, какая-то копченая рыбка с кучей мелких косточек внутри, "тощие Джимы" и "длинные Джоны", пеппероны, "фрито", "пивные орешки", колбасный паштет, шкварки и кунжутные крекеры с наполнителем, вкус которого я не могу определить. Сильвия произносит: -- Меня до сих пор трясет. Она почему-то решила, что наш мотоцикл превратился в картонный ящик, и его вновь и вновь мотыляет на шоссе.

10

Когда мы снова выезжаем в долину, небо опять ограничено утесами по обе стороны реки, но они -- ближе и друг к другу, и к нам, чем сегодня утром. Долина сужается, чем ближе мы к истокам. Помимо всего прочего, мы оказываемся в какой-то отправной точке тех вещей, о которых я говорю. С нее можно, наконец, начать рассказывать об отрыве Федра от основного течения рациональной мысли в погоне за призраком самой рациональности. Есть один отрывок, который он читал и повторял про себя столько раз, что тот сохранился в целости. Начинается он так:

В храме науки есть много обителей... и подлинно многообразны и те, кто в них обитает, и мотивы, которые привели их туда. Многие берутся за науку из радостного чувства превосходящей интеллектуальной силы; наука -- их собственный особый вид спорта, которым они занялись ради получения яркого опыта и удовлетворения амбиции; в храме можно найти многих других, которые положили продукты своих умов на этот алтарь в чисто утилитарных целях. Если бы ангел Господень спустился и выгнал бы всех людей, принадлежащих к этим двум категориям, из храма, то храм бы заметно опустел, но внутри все же осталось бы несколько человек, как из настоящего, так и из прошлого... Если бы те типы людей, которые мы только что исключили, были там единственными, то храма бы никогда не существовало -- как леса, состоящего из одних лиан... Те, над кем смилостивился ангел... несколько странные, необщительные, замкнутые личности, более непохожие друг на друга, чем толпы изгнанных. Что привело их в храм... -- нет единого ответа... побег от повседневной жизни с ее болезненной грубостью и безотрадной мрачностью, от пут собственных изменчивых желаний. Тонко настроенная натура жаждет бежать своего шумного тесного окружения в тишину высоких гор, где взор свободно блуждает в спокойном чистом воздухе и любовно скользит по успокаивающим очертаниям, очевидно выстроенным для вечности.

Отрывок -- из речи, произнесенной в 1918 году молодым немецким ученым по имени Альберт Эйнштейн. Федр окончил свой первый курс университетской науки, когда ему было пятнадцать лет, его областью уже тогда была биохимия, и он намеревался специализироваться по взаимодействию органического и неорганического миров, известному теперь как молекулярная биология. Он не считал это карьерой, не думал о собственном личном продвижении. Он был очень молод, и это стало для него некой благородной идеалистической целью.

Состояние ума, позволяющее человеку совершать работу такого типа, сродни состоянию ума верующего или любовника. Ежедневное усилие происходит не от осознанного намерения или программы, а прямо из сердца.

Если бы Федр вступил в науку с амбициозными или утилитарными намерениями, ему, возможно, никогда бы не пришло в голову задавать вопросы о природе научной гипотезы как сущности в себе. Но он их задал и не удовлетворился ответами. Образование гипотез -- самая таинственная категория научного метода. Никто не знает, откуда они приходят. Человек где-нибудь сидит, занимается своим делом, как вдруг -- бац! -- понимает то, чего не понимал раньше. Пока она не проверена, гипотеза -- не истина. Ибо тесты не являются ее источником. Ее источник -- в чем-то другом. Эйнштейн сказал: