Рут Альмог - Бойкое местечко

Циля была крохотулей с круглым, плоским, как у эскимоски, лицом. Скулы ее были плотно обтянуты кожей, тонкой и розовой, как кожура персика, прозрачной, как москитная сетка, защищавшая Уриньку от комаров и мух; вблизи можно было разглядеть тончайшие переплетения сосудов, проступавших сквозь кожу. Носик у нее был пуговкой, а в ее фарфорово-голубых глазках искрился свет.

Веселая по натуре, она больше всего на свете любила музыку. Когда Танцмана не было дома, она клала младенца на коврик в большой комнате и слушала пластинки, одну за другой, пока у нее не начинала болеть рука оттого, что она крутила ручку патефона.

После рождения Уриньки она заметно растолстела, но походка у нее осталась легкой и стремительной. Теперь Циля напоминала катящийся шарик, и становилось ясно, что на сцене ей уже не танцевать. Но это было и не так важно. Во-первых, Циля была к тому же певицей, а во-вторых, в ее контракте с Танцманом значился пункт, запрещающий ей появляться на сцене. Сначала Танцман называл ее Цилей, как все вокруг, потом Цецилией, и, когда ее друзья слышали, как он ее величает, ей делалось неловко.

Танцман был невелик ростом, однако рядом с Цилей выглядел молодым гладкоствольным деревцем, из тех, что сажают у ворот и чью листву садовник выстригает полукругом или трапецией. Таким он казался из-за волос, росших обильно во все стороны, прямых, густых и буйных. Если он забывал надевать на ночь черную сеточку, его волосы утром делались похожими на булавки, торчащие из подушечек для шитья.

У Танцмана были ввалившиеся щеки, его глаза непримиримо взирали на мир из затененных щелей. Его заостренное лицо было в беспрестанном движении, а красноватые губы, проступающие из-под жидких, будто углем нарисованных усов, были в таком явном противоречии со всем его обликом, что прочитывались на лице как знак вопроса.

Сначала Циля называла его Лисенком.

- Но не потому, что ты похож на лиса, - объясняла она, - а потому, что тебе удалось поймать глупую гусыню. - Но тут же отступала от своих слов: - Вообще-то это не очень подходит, потому что ты не растерзал ее.

- Пока еще нет,- отвечал Танцман смеясь.

При всем том она довольно долго звала его Лисенком, так как Арнольдом звали одного ее приятеля, двоюродного брата Стефана, который сейчас жил в Хайфе на горе Кармель; его, в отличие от другого ее друга Лео, в которого она некогда была влюблена по уши, музы не покидали.

Ах, Лео, Лео! Он женился на такой красивой и такой элегантной женщине! Все свои роскошные шляпки и потрясающие шелковые платья та привезла с собой в Тель-Авив. Разбитое сердце Цили истекало кровью до той поры, пока у нее не родился Уринька. Жена Лео часто сидела в том самом кафе на побережье, где Циля выступала по вечерам, туда же в то время приходил Танцман играть в шахматы. Стоя на маленькой сцене и распевая полные страсти цыганские песни, Циля не сводила глаз с этой женщины. Может, это и побудило ее согласиться на дополнительные условия в брачном контракте.

Танцман был специалистом по выделке кож. Ему принадлежала маленькая мастерская на окраине города. Каждое утро он отправлялся туда на велосипеде, Циля оставалась одна и кормила Уриньку, когда тот плакал. Детский врач сказал, что в таком возрасте, - а Уриньке было пять месяцев, - уже можно прикармливать молоком и молочными смесями, нужно только тщательно все это кипятить. Возможно, тогда ребенок перестанет плакать по ночам.

Однажды Танцман вернулся неожиданно рано, наверное потому, что у него разболелась голова. Он застал Цилю в большой комнате, в кресле, с Уринькой на руках. Танцман заметил, что она кормила его с ложечки чем-то густым и белым.

Танцман посмотрел на часы и сказал:

- Мало того, что время кормления еще не пришло, ты еще даешь ему то, что даже на первый взгляд выглядит как молочная смесь!

Циля испугалась и не ответила. Танцман взял у нее младенца и уложил его в кроватку, в детской. Уринька разревелся. Танцман принялся трясти его, крича "Тихо, тихо!", но младенец не унимался.

- Я изобью тебя, если ты сейчас же не прекратишь! - заорал Танцман и стал трясти его еще сильней. Но и это не помогало. Тогда Танцман, с трудом сдерживая себя, вернулся в большую комнату. Циля неподвижно сидела в кресле.

- Смотри, что ты творишь, преступница! - сказал Танцман, склоняясь над ней.

На щеке у Цили вдруг проступило безобразное синее пятно. Она сидела неподвижно, вцепившись в ручки кресла.

Танцман сказал:

- И ради этого, ты думаешь, я взял тебя с улицы? Такую дрянь, как ты?