Вячеслав Вигриян - Перемещенный

Телега же тем временем круто повернула вправо, миновала перекресток и свернула на следующем, пристроившись сзади к самой настоящей карете с кучером на козлах и позолоченным гербом двуглавого орла на боковой дверце. Людей и здесь было достаточно много. В основной своей массе они брели по тротуарам, ныряли в двери магазинов и контор с малопонятными названиями, которые ни о чем не говорили Степану. Однако, находились и такие, которые бесстрашно брели по проезжей части, ничуть не заботясь о собственной безопасности. Ни пешеходных переходов, ни светофоров не было и в помине.

— А матушка наша

Императрица

От сиртей спасет

Коммуниста и фрица!

Донесся до ушей Степана из громкоговорителя, установленного на высоком деревянном столбе у самого перекрестка, мимо которого они сейчас проезжали, отрывок песни, в ней явственно прослушивался мотив гимна Советских Социалистических Республик.

Степан лишь плечами пожал. Сил, на удивление, уже не осталось.

Телега вновь свернула еще на одну улицу, поуже, и вскоре подкатывала к длинному трехэтажному зданию, окруженному высоким забором. «У Федора и Петра» — гласила надпись на его закопченном фасаде.

— Ну вот мы и приехали, — Бондаренко-старший придержал лошадей у гостеприимно распахнутых створок ворот. — Здесь будете останавливаться или другое какое место для ночлега изыщите? — обращался он почему-то именно к Степану.

Нюра, видя его затруднительное положение, незамедлительно пришла на выручку:

— Нет, мы в «Скарабей» желаем податься. Спасибо вам большое, Ростислав Семенович, и вам, Василиса Андреевна, — лихо перемахнув через борт телеги, она отвесила чете Бондаренко глубокий поклон.

— Спасибо, — Степан крепко пожал мозолистую руку односельчанина, кивнул его жене и, подхватив суму с поклажей, спрыгнул наземь.

Малютка, сидящая на руках у матери, скорчила ему забавную рожу. Степан ответил ей тем же, чем вызвал у окружающих настоящий взрыв феерического хохота.

— Идем уже, горе ты мое луковое! — Нюра, все еще смеясь, подхватила его под руку и повела дальше по дороге. Они миновали булочную, контору по найму сезонных рабочих, кафе с каким-то неброским названием, которое тотчас же и выветрилось из памяти и целый квартал жилых домов: неказистых с виду, но выстроенных вполне основательно, с явным расчетом на века.

— Погоди.

— Что такое?

— Давай зайдем, — Степан махнул головой в сторону витрины на противоположной стороне улицы.

— В рыбный?

— Да нет, рядом.

— Букинист. — Сбавив шаг, Нюра на мгновение призадумалась, а затем и вовсе остановилась. — Ну давай, если хочешь. А ты что, книги собираешь?

— В каком смысле?

— Ну… — она явно затруднялась с ответом. — Книги — их же собирают!

— Может кто и собирает. А я — читаю. Что странного?

— А инфоцентр тогда на что? Там же все обо всем прочитать можно. И друзей встретить, и поболтать. Так как ты у нас вообще не читает почти никто, а книги так — для коллекционеров.

— Ну так то у вас. А я в одиночестве почитать люблю, лежа на диване. И чтобы не трогал никто.

— Даже я? — Нюра плутовато улыбнулась.

— Нет, ты — случай особый, — проговорил он со всей строгостью, на которую только был способен. Самому же чертовски захотелось прижать к себе, каждой частицей своего тела ощутить тепло, исходящее от этого вздорного, противоречивого существа.

Лавка букиниста ничего особенного из себя не представляла: помещение шагов двадцать в длину, сплошь заставленное многоярусными рядами книжных полок с единственным прилавком, у которого, в сущности, и свершалось таинство купли-продажи. Клиентов, как ни странно, хватало. Все они рылись по полкам, что-то выбирали, советовались друг с другом, время от времени подзывая для консультации быстрого, как ртуть, продавца с ярко выраженным одесским акцентом. Еврей, никаких сомнений. Причем наверняка не местного разлива, а точно такой же, как и Степан, «выкидыш».

— Молодой человек, вы каким годом интересуетесь? — продавец, завершив деловой разговор с представительного вида унтерфельдфебелем, приблизился к нему с явным желанием помочь сориентироваться в этом царстве запыленных фолиантов.

— Без разницы.

— Ну тогда все понятно. Издания с ограниченным тиражом, разумеется. Чтож, сегодня вам несказанно повезло. Как насчет автобиографии Курта Вогела, датированной тысяча восемьсот двенадцатым годом? Или «Правила хорошего тона» княжны Анастасии Белявской? Поверьте, очень редкая книга. В мире их насчитывается всего четырнадцать экземпляров. И совсем недорого!