Вячеслав Вигриян - Перемещенный

— Лекич утоп! Утоп Лекич!!!

Миг на осмысление информации, и Степан несется уже к тому месту, откуда прозвучал крик. Именно несется, едва ли не парит над землей. Как ему удается делать это на костылях — он и сам не знает и сейчас даже не задумывается о такой глупости. Как он взберется на палец — вот вопрос. Стены почти что отвесные. По одной из них змеится трещина. Именно так. Именно по этой трещине и взбирались, наверняка, дети. Но у детей были ноги!!! Отменяется трещина, трещина отменяется! Прыгать он будет отсюда, прямо с основания пальца. Камень какой-то высовывается правда из воды, но, если постараться, то можно на него и не попасть, ведь так? «Так», — успокаивает он сам себя и тут же прыгает, летит вниз вместе с костылями. «Как я буду плыть на одних руках?» — мысль обожгла Степана и тотчас же испарилась, потому что водная гладь была уже совсем близко. В последний момент успел набрать в грудь побольше воздуха, ощутил как тело уходит глубоко под воду. Выпустил из рук костыли и открыл глаза. К счастью, вода чистая как слеза, видимость просто отличная. Каждый сантиметр дна виден, а вот тела мальца почему-то нет. Пробкой выскочил наружу, чтобы захватить еще воздуха и краем глаза заметил вдруг светлое пятно ниже по течению. Пятно унесло довольно далеко, но это наверняка Лекич там, это его тело! Грести, грести, как никогда в жизни не греб!!! Вот тело уже совсем близко, Степан приподнимает голову Лекича над водой и начинает грести обратно. Хотя точнее даже не обратно — куда ему против течения! Тело даже без участия мозга, само, принимает решение плыть к ближайшему берегу. Рывок — и ребенок уже на прибрежном песке, глаза его закрыты, лицо выглядит холодным и мертвым. Вокруг начинает собираться толпа зевак, но ему сейчас не до них, ему надо вдохнуть в эту плоть жизнь, если это, конечно, возможно! Руки Степана делают искусственное дыхание: надавливают на грудную клетку раз, второй, третий… Мозг же застыл, парализованный нечеловеческой жутью. ЭТО ЕГО ВИНА!!!

Струйка воды, вытекающая изо рта… и вдруг Лекич закашливается. Поначалу вяло, затем все сильнее и сильнее. Вскоре он уже дышит вполне самостоятельно, и Степан рискует заглянуть ему в глаза. И видит там не ненависть, нет. Глаза Лекича смеются:

— Степан, твои ноги!

Что с ними, что с его ногами? Перебиты? Угораздило-таки попасть на тот камень во время падения? Только сейчас он замечает, что стоит над телом Лекича на четвереньках, стоит вполне самостоятельно, и его вдруг окатывает такой волной немыслимого восторга, что все его прошлые переживания попросту меркнут.

— Лекич…

Малец вскакивает, как ни в чем не бывало, словно это не его тело только что плыло по течению лицом вниз и радуется вместе со Степаном его неожиданному выздоровлению.

— На ноги, на ноги стань, стань на ноги! — он хватает Степана за руку, и тот послушно встает. Ноги подрагивают от напряжения, но Степану даже приятно ощущать, как твердеют мышцы, чувствовать легкое покалывание в икрах. Так и надо, так и должно быть. Он делает несколько шагов, ведомый Лекичем и едва не падает, когда стопа попадает на едва заметную глазу неровность. Затем, подбадриваемый остальной ребятней, делает еще несколько шагов и, вконец обессиленный, присаживается отдохнуть. Глаза его замечают одинокий костыль — тот прибился к берегу совсем рядом и сейчас лежит на песке, терпеливо ожидая, когда же хозяин соизволит наконец забрать его обратно. Тупой деревяшке невдомек, что в ее услугах более не нуждаются.

Из стойбища уже бегут люди, много людей. Наверняка кто-то из ребят успел предупредить их о трагедии. В передних рядах — сухощавый, жилистый воин с кудрявой шевелюрой — Кирий, отец Лекича. Чуть поодаль Степан замечает и его мать — статную, с волосом цвета воронова крыла. Лицо ее перекошено от горя. К счастью, он не видит пока глаз женщины — слишком большое расстояние. Вот толпа приближается и замирает со вздохом изумления, когда Степан встает на ноги, а из-за его широкой спины, словно черт из табакерки, с гиком выпрыгивает живой и невредимый Лекич.

— Сына? — руки Кирия обхватывают ребенка, поднимают высоко-высоко, а затем подносят поближе к глазам, как будто все еще не веря в случившееся чудо. — Ты ли это? — голос Кирия дрожит, кадык дергается вверх-вниз чисто непоседа-попугай на деревянном шестке.

— Я батька, я.

Торжественно, словно какую-то реликвию, Кирий передает сына в руки матери, и та обнимает его так крепко, с таким пылом, что у Лекича из груди едва не выпрыгивает душа, с таким трудом загнанная Степаном обратно в тело. Тем не менее, он находит в себе силы и выдыхает совсем негромко, но его каким-то образом слышат буквально все: