Владимир Поселягин - Осназовец

Если бы мне дали возможность вернуться в прошлое, я бы не изменил своего решения, та мразь должна была умереть. Я не мог поступить по-другому, иначе я бы перестал уважать себя и даже бы начал презирать. А это все, край, потеря личности, сломался бы, не смог бы перенести это. Да, сейчас я в заключении, но иду с гордо поднятой головой. Так как знал, что я был прав и действительно не мог поступить по-другому. Пусть еще докажут, что это я.

Предположу, что первые дни меня мариновали в карцере, истощая физически, а сейчас будут колоть на признание. Им неважно, я это сделал или нет, есть приказ получить признание, вот они его и выполняли. Без обид, ребята, но вы тут лишь пешки в чужой игре, в принципе, как и я, но ведь некоторые пешки могут быть скрытыми ферзями.

Берия тоже мне помочь не мог — высокие политические игры, у него у самого под задом место зашаталось. Ведь тогда под Москвой после того рейда именно с Политуправлением и вел негласную войну нарком, не только с армейцами. А тут такая возможность, так что политработники крепко за меня взялись и шанса потыкать моего наркома в нагаженное не упустят. Как говорится, я был пешкой, меня все равно заставят сознаться. Наверняка еще и потребуют, чтобы я признался, что действовал по личному приказу Павловича. У того только один выход — если я покончу жизнь самоубийством, так что тут и взятки гладки. Никому говорящий свидетель не нужен. Своре, что грызется там, у Олимпа, у трона Зевса-Сталина, я не нужен. Так что у меня один шанс — бежать, и как можно быстрее.

— Встать, лицом к стене, — приказал надзиратель, когда мы, пройдя две запираемые железные двери, поднялись на первый этаж и остановились у одной из дверей. Окно в коридоре дало мне понять, что сейчас вечер. А то я уже немного потерял счет времени, сидя в карцере. Это было несложно, всего-то дело в том, что постоянно впадаешь в забытье.

Надзиратель заглянул в кабинет и доложил, что задержанный доставлен.

— Заводи, — расслышал я из кабинета.

— Заходи, — велел мне надзиратель.

Пройдя в кабинет, я быстро осмотрелся. В нем было трое, сопровождение осталось снаружи, а на окнах были решетки. Это первое, что я отметил. За столом сидел мужчина в форме следственных органов прокуратуры. Двое других — мордовороты в обычной красноармейской форме без знаков различия, с закатанными по локоть рукавами. Мясники, да я знал, кто это такие.

Все трое были здоровяками, и я со своим хрупким телосложением казался Дюймовочкой среди гигантов. На самом деле телосложение у меня было нормальное, я был невысокий и стройный. Но рядом с этими тремя действительно казался мальчиком-с-пальчик.

— Бить будете? — спросил я, с интересом осмотревшись. Наручники с меня, кстати, так и не сняли, это наводило на правильные мысли. В карцере меня подержали, я ослаб, это действительно было так, теперь можно и к жестким методам дознания перейти. К этому, похоже, все и шло.

— Это от тебя зависит, — сказал следователь и, пододвинув к краю стола лист бумаги, сказал: — Подписывай.

Я продолжал стоять в дверях, не делая шага внутрь комнаты, и с интересом разглядывал мордоворотов.

— Вы знаете, кто я?

— Просветили, — кивнул следователь. — Можешь и не пытаться оказать сопротивление, в этом кабинете мы и не таких ломали. И генералы были, цени. К тому же у тебя наручники, и ты ослаб.

— Вы мало продержали меня в карцере. Двух дней мало, нужно было хотя бы три-четыре, — повернув голову к следователю, сказал я и, когда оба мордоворота сделали ко мне первые шаги, добавил: — А наручники я снял.

Я действительно ослаб в карцере, но не до такой степени, чтобы не справиться с этими здоровяками. Они были сильны, а у одного еще и реакция оказалась неплохая, но с профессиональным диверсантом им было не совладать.

Наручники были неплохие, открываясь, они показывали острую кромку. Именно острием этой кромки я и ударил дважды в гортани здоровяков. Один чуть не увернулся. И пока те зажимали себе горла, захлебываясь кровью, я подскочил к столу следователя, который уже собирался заорать, и нанес точно такой же удар. Теперь уже трое хрипели в кабинете. Говорить они не могли и теперь медленно умирали, чувствуя, как легкие заполняются кровью.

Заперев изнутри дверь, я снова вытянул из-под кожи кусок спицы, которой и вскрыл замок наручников, теперь освободив и правую руку, после чего убрал спицу в карман, а наручники положил на стол.

Один из здоровяков, что лежал у меня под ногами, вдруг схватил меня за штанину и потянул к себе, глядя на меня безумными от страха глазами. Умирать он явно не хотел.