Егор Чекрыгин - Хроники Дебила. Свиток 2. Непобедимый

— Эй, кто тут Окин’таем-трактирщиком-то будет? — громко вопросил я, почему-то сильно жалея, что не взял с собой в сопровождающие хотя бы Мнау’гхо. Тот, конечно, тоже не больно великий вояка, но вдвоем все же было бы не столь неуютно под пристальными взглядами посетителей.

— Ну, я Окин’тай, — выступил вперед дюжий детина с телосложением и повадками скорее ярмарочного борца, чем трактирщика. — Чего надо?

— Поговорить! — коротко ответил я, постаравшись вложить в свои слова все запасы своего чувства превосходства и крутизны. Потому как, судя по всему, у этого дяди, если начать мямлить и любезничать, уважения не завоюешь, а значит, и разговора не будет.

Из «показаний» Крок’тоса и осторожных расспросов персонала мастерских Дик’лопа я уже примерно понял, что представляют из себя этот Окин’тай и его постоянные клиенты. Они были пришлыми! И не просто пришлыми, вроде купцов или экипажей проплывающих мимо караванов. Те были не пришлые, те были «клиентами». Их, конечно, тоже презирали и людьми не считали, но с них хотя бы рассчитывали поиметь какую-то выгоду. А эти…

А эти чуть ли не сотню лет назад поселились в бухте Вал’аклавы, когда их поселок, находившийся где-то недалеко на восток, не то смыло во время шторма, не то разметало ураганом. Тогда еще места хватало всем, да и родни среди местных у пришлых было немало. Так что их приютили, выделив место на дальнем конце бухты.

Вот, видно, то, что они поселились отдельным поселком, и стало причиной всех дальнейших бед. Смешайся они с «коренными», и через поколение-другое все бы и забыли кто и откуда. Но из подобного разделения неизменно выросло «свой — чужой», а следовательно, «своих — любить, чужих — гнобить». Пришлые стали париями. Особенно когда Вал’аклава разрослась, и места на «выгодных» прибрежных участках стало не хватать. Ясное дело, что все дворцовые и начальственные должности были заняты «коренными». Так же ясно, что в случае разборок и разногласий эти начальники принимали сторону «коренных». И думаю, это было еще обиднее оттого, что ни внешне, ни по речи, ни по каким-то другим признакам пришлые от коренных ничем не отличались. Одна одежда, одна пища, один вид «трудовой деятельности», одинаковые имена, такие же жилища и даже лодки одинаковые. Вот только память. Память тут у всех довольно хорошая. Многие шаманы, как я уже говорил, помнят всю родословную своих подопечных на многие поколения назад. Так что хоть и прошло больше сотни лет, а ни местные, ни пришлые «кто есть кто» не забыли. Идиоты!

Этот вот Окин’тай был, можно сказать, лидером «угнетенного меньшинства». Он первый, кто за всю историю «пришлых» смог добиться получения должности «заведующего трактиром» благодаря каким-то там военным заслугам. И с тех пор все пришлые считают своим долгом тратить «ракушки» исключительно в его заведении. Что, в общем-то, я думаю, должно частично отпугивать от заведения клиентов, не связанных с разборками «местных — пришлых», но зато создает штаб-квартиру для угнетенных и предмет для гордости «сепаратистов».

Думаю, теперь и эти долбодятлы, предложи им кто смешаться с местным населением, будут упорно держаться за «свои корни», лелея старые обиды. Пока не придут аиотееки и не уравняют всех в правах. Так что, не дай бог я замечу что-то подобное у своих ирокезов, пусть только хоть кто-то попробует меряться своим «степнячеством», «приморскостью» или временем прихода в племя, — прокляну на фиг на веки вечные и скормлю демонам!

— Ты, что ли, из этих будешь, из ирокезов? — заинтересованно спросил меня Окин’тай, после того как мы померились взглядами, и вдруг стал как-то подозрительно дружелюбен.

— Из них, — ответил я, демонстративно пригладив прическу. Стараясь, впрочем, особо не поддаваться на эту дружелюбность.

— Ну так заходи, я тебя настоящим вином угощу. А лучше, чем у нас, тебе во всей Вал’аклаве похлебку рыбную не сварят!

— Ладно, — согласился я. — Только тогда уж и ты со мной посиди. Разговор есть!

Окин’тай отказываться не стал, а, отдав распоряжение служанке, жестом пригласил меня в «парадный» угол. Туда-то нам и притащили с пылу с жару здоровенную миску с прозрачным наваристым бульоном и затаившимися на дне здоровенными кусками рыбы, щедро сыпанув рядом на грязноватую циновку стопку лепешек. Мы достали свои инструменты, Окин’тай вежливо уступил мне право «первой ложки», и мы приступили. Похлебка и впрямь была хороша! Крепка, навариста, духмяна, с какими-то пахучими, со своеобразным привкусом, травками. А лепешки были свежими, ароматными и таяли во рту. Так что портить такую трапезу неприятными разговорами было преступлением против собственного желудка и вкусовых рецепторов.