Диана Гэблдон - Путешественница

После возвращения я решительно отказалась иметь дело с какими-либо материалами, относившимися к истории Шотландии, хотя Фрэнк специализировался, в частности, на восемнадцатом веке. Зная, что Джейми мертв, вынужденная жить без него, я старалась избегать всего, что могло вызвать в памяти его образ. Правда, все эти старания ничего не давали – как можно было выбросить его из головы, когда Брианна ежедневно напоминала о нем самим своим существованием. Но так или иначе, я просто не могла читать ничего из того, что имело отношение к этому пустому, никчемному Красавчику принцу Чарли или его несчастным сторонникам.

– Понятно. Я просто подумал: может быть, вы знаете, что есть шанс обнаружить что-то полезное.

Роджер умолк, на его скулах выступил румянец.

– А… э-э… ваш муж – я имею в виду Фрэнка, – поспешно добавил он. – Вы говорили ему… э-э… о…

Вконец смутившись, он не закончил фразу.

– Разумеется говорила! – ответила я, кажется излишне резко. – А как вы это себе представляете – я захожу в его кабинет после того, как отсутствовала три года, и говорю: «О, привет, дорогой, что бы ты хотел сегодня на ужин?»

– Нет, конечно нет, – пробормотал Роджер.

Он отвел взгляд в сторону и уставился на книжные полки, смутившись так, что побагровела даже шея.

– Прошу прощения, – сказала я, глубоко вдохнув. – Вы задали правильный вопрос, просто рана еще не совсем зажила.

Вернее было бы сказать: «вовсе не зажила». То, насколько она оказалась свежа, удивило и испугало меня, и, поставив стакан на стол, я подумала, что, если разговор на эту тему продолжится, мне потребуется что-нибудь покрепче лимонада.

– Да, я рассказала ему все. О камнях, о Джейми. Обо всем.

Некоторое время Роджер молчал, глядя на стопку книг Фрэнка с фотографией автора на задней обложке – худощавого, смуглого и привлекательного, улыбающегося потомкам.

– И он поверил вам? – тихо спросил Роджер.

От лимонада мои губы стали ужасно липкими, и мне пришлось облизать их, прежде чем ответить.

– Нет, – сказала я. – Поначалу нет. Он решил, что я сошла с ума, даже повел меня к психиатру.

Я издала смешок, хотя это воспоминание вызвало такую волну ярости, что у меня непроизвольно сжались кулаки.

– А потом? – Роджер повернул ко мне бледное лицо, на котором выделялись сверкающие от любопытства глаза. – Что он подумал?

Я глубоко вздохнула и закрыла глаза.

– Не знаю.

В крохотной клинике в Инвернессе витали ставшие для меня совсем чужими запахи карболки и крахмала.

Я не могла думать и старалась не чувствовать. Возвращение оказалось куда более пугающим, чем мое путешествие в прошлое, ибо там меня оберегал защитный слой сомнений и неверия в то, что происходит, вкупе с надеждой на спасение. Теперь я слишком хорошо знала, где нахожусь и что спасения нет. Джейми мертв.

Врачи и сиделки старались говорить со мной по-дружески, кормили и поили, но во мне не было места ни для чего, кроме печали и ужаса. Когда у меня спросили имя, я назвала его, но больше ничего говорить не стала.

Лежа в чистой белой постели, я сцепила пальцы на своем уязвимом животе и закрыла глаза, желая видеть лишь дождливую вересковую пустошь и лицо Джейми, то, что успело запечатлеться в памяти перед вступлением в круг камней. Было понятно, что новое окружение, если смотреть на него слишком часто и долго, неизбежно заставит эти образы потускнеть и заменит их знаками обыденности, лицами сиделок или вазой с цветами возле моей кровати. Я украдкой прижала один большой палец к основанию другого и с отстраненным облегчением ощутила шрам от крохотного пореза в форме буквы «J». Джейми оставил этот знак по моей просьбе – его последнее прикосновение к моей плоти.

Не знаю, сколько времени длилось это состояние. Порой я проваливалась в сон и возвращалась к последним дням якобитского восстания. Снова видела мертвеца в лесу, Дугала Маккензи, умиравшего на полу Куллоден-хауса, и оборванных горцев, вповалку спавших в грязных траншеях перед той бойней.

Пробуждение, как правило резкое, с испуганным криком или жалобным стоном, возвращало меня к запаху антисептиков и успокаивающим речам персонала, казавшимся невнятными после гэльских боевых кличей. А потом сон снова брал свое, и я проваливалась в него, крепко зажав свою боль в ладонях.

Открыв глаза, я увидела Фрэнка. Он стоял у двери, приглаживая рукой свои темные волосы. Вид у бедняги был нерешительный, но уж этому удивляться не приходилось.