Василий Сахаров - Северная война

Прошёл день, и близился к концу второй. Вражеские воины бродили где-то рядом. И после хождения по лесу отряд Зальха взял под надзор одну из неприметных троп и стал ожидать появления противника, который, по словам опытнейших егерей, должен был появиться в первых сумерках. Костров крестоносцы не зажигали и соблюдали тишину. С помощью лесовиков они сделали для себя укрытия, затем разбились на мелкие группы и полукругом окружили небольшую поляну. Гильом де Фойе находился рядом с Зальхом, и, глядя на него, германец поражался тому, какие они с ним разные. Франк, ровесник Седрика, относился ко всему легко, много разговаривал, часто улыбался и вспоминал о своих многочисленных любовных интрижках на родине. А Зальх стал настоящим человеком войны. Он не понимал шуток и не строил долгосрочных планов, забыл, когда в последний раз спокойно отдыхал, думал о деньгах и нарядах, и даже не мог вспомнить лицо той девушки, которую считал своей дамой сердца. Кровь, ожесточение, гибель товарищей, ярость и выпавшие на его долю тяжкие испытания. Всё это опустошило душу рыцаря, и Седрик это понимал. Однако, как ни странно, паладин Господа ни о чём не жалел, ведь у него было служение, которое заменило ему всё, что нужно обычному человеку. Плотские утехи, дружба, достаток, уважение, признание и восхождение наверх. Это всё осталось в прошлом, а в настоящем была только радость схватки, приказы Бернара Клервоского и льющаяся наземь кровь врагов.

Впрочем, интерес узнать, почему боевые товарищи так странно на него реагируют, у Зальха всё же имелся, и он ждал, когда Гильом заговорит. И дождался. После того, как несдержанный де Фойе задал Седрику вопрос, германец сказал:

– Лично меня всё устраивает. Я делаю, что приказано, и Господь наверняка простит нас за то, что мы не отмечаем рождение Спасителя.

– Ну да… – протянул Фойе, по-прежнему не оборачиваясь к Седрику. – Ты у нас особенный.

– Кстати, Гильом, насчёт особенного. Что со мной не так, почему рыцари избегают меня?

– А то ты не понимаешь. – Франк бросил на германца косой взгляд.

– Нет. Клянусь кровью Христовой, не понимаю. – Паладин качнул прикрытой подшлемником головой.

Гильом де Фойе шмыгнул носом и ответил:

– О тебе ходит много историй, Седрик фон Зальх. Воины часто вспоминают твои славные деяния и подвиги, походы и везучесть, так что ты уже легенда. Однако вот что странно: почти всегда, когда дело оборачивается большой кровью, выживаешь только ты, один. Это настораживает, и никто не желает сходиться с тобой близко.

– Вот оно что… – ухмыльнулся германец. – Значит, дело не во мне, а в том, что смерть витает рядом со мной?

– Да, так и есть.

– Странно слышать такое от тамплиера, воина, посвятившего себя Богу.

– Отнюдь. – Де Фойе улыбнулся. – Я храмовник, спору нет, и дал все положенные клятвы и обеты. Однако жить-то всё равно хочется.

– Ладно. Забудем об этом разговоре.

– Как скажешь, Зальх. Ты командир.

Рыцари замолчали. А Седрик задумался над словами тамплиера и пришёл к выводу, что де Фойе в чём-то прав. Почти все, кто находился рядом с Зальхом во время серьёзного боя, погибали. Разумеется, был Максимиллиан Улекс, который вместе с ним выбрался из Венедии после разгрома Фридриха Саксонского, и получивший тяжкое ранение, а затем вернувшийся в Гамбург рыцарь Людвиг Уттенхайм. Но все остальные давно мертвы, и только Седрику удавалось уцелеть там, где шансов на это практически не было, и именно поэтому его прозвали Везунчиком. Однако, что это за везение, при котором лицо превратилось в пятнистую маску, которая лишь отдалённо напоминала физиономию человека? Впрочем, Зальх старался над этим не размышлять, а когда у него всё же мелькнула такая мысль, Бернар из Клерво, словно угадав, чем он озабочен, обронил, что по возвращении в своё аббатство с Божьей милостью восстановит внешность Седрика. Так что везение всё же имело место быть, а объяснялось оно тем, что Зальх верно служил Богу, много молился и своими деяниями искупил все грехи перед Господом. А раз так, то он спокоен, ибо милость Бога не для всех, а лишь для избранных, таких как он, истинных паладинов святой матери-церкви…

Вскоре с неба повалил снежок, который ложился на прикрывающий двух рыцарей полог, и стало примораживать. Понемногу начало смеркаться, и франк, который испытывал потребность в общении, вновь захотел поговорить. Но тут рядом с укрытием Зальха и Фойе появился кряжистый русоволосый мужик, вожак отряда егерей лужичанин Данко. Он присел на корточки перед Седриком и на ломаном саксонском наречении сказал: