Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

– Завидуешь? Завидуй молча.

– Молчу. Так ты идёшь?

– Да иду. Долг – это святое.

Катерина была рада. Растерялась, закудахтала, ребятишки мельтешили в радости (с чего вдруг?). Ваську я знал, оказалась ещё и девочка, симпатичная, как ангелок. А я, мужлан чёртов, с пустыми руками. От обеда отказался, скинул сбрую, сразу приступил к «возвращению долга». Хотя Катерина лукавила – её хозяйство было в приличном состоянии благодаря стараниям подрастающего Васьки. Да и я не сильно рукодельный. Даже безрукий – так точнее. Но тем не менее вместе с Васькой провозились до вечера.

После ужина Катерина постелила мне в комнате, дети тихо исчезли (оказалось, ушли к соседям ночевать). Я, конечно, отказывался, но… В общем… остался я на ночь.

И ещё на сутки.

Потом за мной пришла машина. Ванька как ни в чём не бывало спросил:

– Куда?

– На завод.

Когда уже ехали, я спросил:

– Как в конторе дела?

– Тебе увольнительную оформили. И на завтра тоже. А сегодня отчего-то послали. Езжай, говорят, проведай. А Тимофей Порфирыч ещё не вернулся, – Иван явно предугадал мой вопрос – Санёк говорит – в Тулу заехал.

С завода поехали к Натану, с ним вместе – за Марией Фёдоровной. А с ней – на швейную фабрику. Там я её устроил на работу. И не просто швеёй, а дизайнером военной формы и экипировки. Да, тогда таких названий профессий не было, но профессия была. Только называлась иначе – ведущий мастер-технолог конструкторского отдела. В моём присутствии ей выписали ордер на комнату в общежитии ИТР. Я прошерстил отдел снабжения, придав грозными бумагами ускорение в получении, вернее, добыче материала. Особенно меня интересовало камуфляжное направление. Добился увязки этой фабрики и фабрики нетканых материалов для пошива ватных бушлатов (фуфаек) и ватных штанов. Распоряжения из Москвы они получили чуть ли не в июле, а до сих пор репы чешут.

Потом с Мишей, сыном Марии Фёдоровны ездили в военкомат. Сделали его беженцем со Смоленщины, потерявшего документы. Прибавили возраста, и пошёл Михаил, по новым данным Перунов (моя придумка – в честь Перуна, славянского бога войны), проходить комиссию. Потом поступит на службу в первую строевую роту ОИБ. То есть ко мне лично. Я его научу Родину любить!

Вечером, на этот раз не с пустыми руками, приехал к Катерине. Пришлось покататься по городу и оставить в магазинах приличную часть своего денежного содержания. Ивана отпустил до утра. Ещё вечером решил – последний раз. Долг отдан.

Утром, проезжая мимо церкви, любуясь древними стенами, спросил Ивана:

– А церковь работает?

– Да. Работает. Вишь – народ на утреню собирается.

– Давай подъедем. Душа просит.

Водитель очень удивился, но перечить не стал.

Я отстоял всю службу, подошёл к бородатому священнику.

– Благослови, отец, на ратный труд!

– Крещён ли ты?

– Крещен был в детстве. Только креста на мне нет. А у вас могу купить?

– Да, воин Христа, можешь. Вот там. Исповедуйся, причастись, а потом подходи, побеседуем.

То, что было – меня не устроило. Оловянные крестики были очень маленькие.

– Мне веру свою скрывать стыдно. Крест на меня тяжкий лёг и его отображение должно соответствовать. Я большой и буйный. И цепь должна быть прочной, а не эти шнурки. Чтобы и я – пополам, а цепь – цела.

Монашка в испуге глянула на меня, убежала. Я сплюнул в сердцах.

– Не плюй в храме, – окоротил меня бородач заморышевого вида в чёрной рясе (или как у них спецовки называются). – Гордыня – тяжкий грех.

– Кто говорит о гордыне? Мои требования к символам веры не от самомнения, а от необходимости. На войну я собираюсь, там это необходимо – и цепь прочная и крест заметный. А гордыня и гордость – две большие разницы. Человек без гордости и не человек, а тварь дрожащая. Бог создал человека в помощь себе, потому негоже нам червям уподобляться.

– Да кто ты такой, чтобы о вере судить?

– Тот, кто гордость и мужество имеет за неё постоять перед врагом человеческим, не дать погасить божий свет в душах. А вот ты кто, бараном прикинувшийся? Отойди от меня, от греха. Не к тебе я пришел. Иди, замаливай несуществующие грехи, не мешай.

Я отвернулся. И что он так задел меня? Раб божий. В натуре – раб. Ну уж нет, то не про нас. Мы не рабы!

И вдруг я понял, что так угнетало меня всю жизнь, что так понравилось в этом времени – дерзость души у предков, а у нас? Рабская покорность. Смирились с ней в умах, но не в душах. Болела душа, депрессия называется. Или по-нашему, по-пацански – безнадёга.