Андрей Посняков - Мятежники

– И я своим дам, – благороднейший Нетубад неожиданно улыбнулся. – Славная схватка! Радостно было разогнать кровь. Верно, благородный Кельгиор? Ладно, мы, пожалуй, поедем.

– Там, в кустах, стонут твои раненые, – Кельгиор скривился и пошевелил бровями. – Ты не заберешь их с собой?

Долговязый всадник равнодушно пожал плечами:

– На что мне раненые простолюдины? Наберу новых. С этими же делай, что хочешь. Хочешь – добей, хочешь – вылечи, и они станут повиноваться тебе.

– Ладно. Я найду, что с ними сделать.

– Тогда прощай, благороднейший Кельгиор, может, еще и свидимся.

Нетубад взмахнул рукою и вместе со своими воинами унесся в звездную ночь. Стук копыт вскоре затих за холмом, наступила тишина, казавшаяся звенящей после только что прошедшего скоротечного боя.

А выбранных девушек, кстати, Нетубад оставил. То ли решил не провоцировать больше своего врага, то ли просто про них забыл, последнее – вернее.

– Разложите большой костер, – усевшись за стол, хмуро приказал благороднейший Кельгиор. – Очень большой, очень. Всех раненых – отправьте богам.

– И наших, господин?

– Я сказал – всех! Да… что это тут за девки? Вон те, три!

– Это, мой господин, те самые, что…

Староста не успел закончить.

– Их тоже – богам! – злобно прищурился толстяк. – Я сказал – вы исполнили. Та-ак… А ты откуда здесь взялся, друид?! – Кельгиор перевел взгляд на Виталия. – Впрочем, не важно. Я попрошу тебя исполнить нынче – вот, сейчас – прямое свое дело – принести жертвы богам. Увы, мой друид остался в Герговии.

– Господи-ин! – бросившись к ногам толстяка, упал на колени Катуманд. – Умоляю, позволь заменить одну из жертв – ту девушку, что слева – статуэткой, красивой серебряной статуэткой, ее сделал хороший кузнец, и…

– Какую девушку? – благороднейший причмокнул губами. – Она что же, твоя дочь?

– Именно так, мой господин.

– Тогда ты должен быть за нее доволен, ибо предстать перед богами – великая честь. Разве не так, о, друид?

Беторикс промолчал, думая, как обуздать самодура. Как помочь всем этим селянам, тому же Катуманду с Сегмией, готовых вот-вот потерять дочь. Да, конечно, отправиться к богам – это честь великая, только вот, судя по заплаканному виду тетушки, она что-то никак не хотела подобной чести для своей малолетней дочери.

А благороднейший Кельгиор явно отрывался на своих. Отыгрывался за все! За свое позорное падение, за свой страх, за то, что его унизили на глазах у его же селян. Пусть теперь они за это заплатят, заплатят кровью своих детей! Теперь он унизит их, и унизит так, чтоб запомнили на всю жизнь, чтоб потом, ежели доведется, внукам своим рассказали. Господин обязан быть жестоким, иначе он не господин. Если вдруг исчезнет страх, не будет и повиновения, а это – прямой путь к хаосу и войне.

Виталий прикрыл глаза: о, сколь безвольными, сколь страшными в своей униженной робости казались ему сейчас эти глупые крестьяне. Да-да, глупые, ибо, если б хотели, то вполне могли бы придумать для облегчения своей участи хоть что-нибудь. Могли бы, но не хотели… не хотели идти против воли богов, против заведенного порядка, доставшегося в наследство от мудрых предков и заведенного опять же самими богами… или все же теми, кто от их имени говорил?

И кто в данном случае страшнее – зарвавшийся господинчик Кельгиор или эти холопствующие селяне? Виталий помнил свою первую практику в школе, в обычной средней школе-новостройке. Он был просто поражен, когда однажды к нему на урок в целях установления дисциплины заглянула опытная учительница… О, детишки – класс, наверное, девятый или десятый, кто-то из старших – восприняли ее появление точно так же, как пресловутые бандерлоги из мультфильма про Маугли восприняли удава Каа. «Вы слышите меня, бандерлоги?» Вы слышите? А ну встать!

До того буйствующие, враз притихшие подростки послушно поднялись, глядя на свою мучительницу по тут же, как бандерлоги на Каа, послушные, тихие-тихие, вовсе даже не понимающие своего унижения, не воспринимающие, как сейчас не воспринимали своего унижения все эти крестьяне.

Встать! Сесть… Встать! Сесть… – дрессировала опытная учительница вмиг ставших послушными старшеклассников, ни один их которых не смел раскрыть и рта. Страх! Страх сковал сердце каждого подростка, как сковал он сейчас сердца крестьян. А, может быть, то был вовсе не страх, а просто привычка… «Да, мы такие» – потом говорили дети (не маленькие не разумные детишки, а вполне половозрелые особи – юноши и девушки), «с нами так и надо – в строгости». И в самом деле? Чего еще надобно, когда можно – Встать! Сесть! Встать! Сесть! Встать… Никакого права. Впрочем, нет, все-таки право имелось – право привычки и страха. И уже иных-то учителей, иное к себе отношение эти «дети» не воспринимали никак. Но то – подростки, вырастут и, может быть, поумнеют. А здесь? Взрослые мужики, отцы семейств, убеленные сединами старосты… Оказывается, их тоже можно вот так – Сесть! Встать! И они – простые крестьяне и старосты – точно так же, как и глупые в силу своего возраста подростки, точно так же не будут воспринимать своего господина, если он не будет их унижать и гнуть в бараний рог. А как же! Любая власть должна – обязана быть – жестокой! А если она не жестокая, это не власть – так в те древние времена считали все!