Андрей Васильев - Дороги судеб

– У тебя есть ответы или предположения?

Мне все это не нравилось. Очень не нравилось. Я не Азиз, я мистики не боюсь, но одно дело – воевать с себе подобными, то есть с людьми, с дикими зверями, даже с теми тварями из болота и скелетами, это зло осязаемое, и, самое главное, его можно убить пулей, ножом, палкой. Оно смертно. А вот нечто, чему нет имени, но что оставляет такие следы и показывает свой лик из тучи, – это перебор. Небожители нам ни к чему, я в бога на том свете не верил, да и на этом… Кстати, небеса.

– Слушай, Герман. – Я пощелкал пальцами. – А может, с этим делом связаны те двое?

– Хлюп и Лют, – торжествующе сказал ученый и ткнул меня в пузо кулаком. – Я тоже к этому пришел! Не сразу, но пришел.

– Только этого еще и не хватало. – Я не разделял его радости. Мало мне своих проблем, земных, еще и небесные добавились.

Значит, так. В любом случае не следует предавать все это широкой огласке. Слухи, сплетни, домыслы – это ни к чему. Люди мнительны и склонны к драматизации. Я уж молчу, что они еще сами любят создавать себе кумиров и богов, а после им поклоняться. Более того, покойные рейдеры таких уже встречали. Мне в крепости этого добра даром не надо, это такая зараза, что любое общество разъест, как соляная кислота. Так что Герману лучше промолчать про то, что он видел, а еще лучше забыть, по крайней мере на время. Для него самого лучше. Безопаснее.

Кроме него на холм никто не полезет, я так людей работой загружу, что им не до того будет. Да и не тот тут народ. Кабы Аллочка была, тогда да, ей до всего дело есть. А тем, кто спит внизу, лезть на холм и что-то выглядывать в лесу ни к чему.

– Герман, – по возможности мягко сказал я умнику, глазеющему на свою находку, – мы спускаемся, и ты больше никому про это не говоришь. По крайней мере пока.

– А как же… – Он показал рукой на бурелом.

– Была буря, Герман. – Я положил ему руку на плечо и очень негромко повторил: – Буря. Погодное явление. Когда она безумствует, деревья ломаются, понимаешь? Услышь меня, пожалуйста.

– Я понимаю. – Ученый, видимо, увидел в моих глазах что-то, что заставило его прекратить дискуссию. – Но я же могу про это рассказать своему коллеге? Только ему!

– Только тихо и ему одному. Мне ведь тоже интересно, до чего вы додумаетесь, – разрешил я. – Но если это станет достоянием общественности, то я не пойму. И расстроюсь. Очень. Смертельно расстроюсь.

– Не станет. – И Герман, оскальзываясь на мокрой траве, поспешил спуститься к подножию холма. – Я же понимаю… Люди мнительны… Напридумывают всякого…

– Вот-вот, – кивнул я, шагая за ним следом. – Но ты молодец, что показал мне это. Мы увиденное еще обсудим. Вот вернемся из рейда и обсудим. Узким кругом. А пока… Ты подумал о том, что я вчера говорил? По вывозу отсюда грузов?

– Ну, по комплектности я не слишком размышлял, – бойко затараторил Герман, явно радуясь, что я перевел тему разговора в другую плоскость. – Это вы и без меня решите. А вот по транспортировке есть пара идей. Я, конечно, не практик, я теоретик, но, как мне думается…

– Хорошо, что подумал, – перебил я его. – Но давай это все обсудим с коллективом, хорошо?

– Ага. – Герман кинул еще один взгляд в сторону леса и зашагал к входу в бункер.

– Что, дождь кончился? – встретила нас в бункере вопросом Фира, потирая заспанные глаза. – Снова солнышко на небе?

– Оно. – Я невольно улыбнулся, глядя на ее растрепанные волосы. – Ты бы причесалась, а то выглядишь жутковато.

– Было бы чем, причесалась бы. – Фира расстроенно сморщила веснушчатый носик. – Мне Пасечник обещал деревянный гребешок изготовить, да так и не сделал, чтоб его пчелы покусали.

– На. – Одессит как-то застенчиво протянул ей пластмассовую расческу. – Хотел себе оставить, но тебе нужнее.

– Амэхайе! [5] Когда еврею очень хорошо, он говорит именно это слово. Что-то вроде: «Как прекрасен этот мир». – взвизгнула Фира, вскочила, обняла его за шею, сочно чмокнула в щеку и цапнула подарок. – Считай, что в моем сердце ты занял свое золотое место навсегда. Настя, умри от зависти!

– Пфе! – сообщила ей Настя независимо, но по глазам было видно, что это чувство нашло-таки лазейку в ее душе. – Я вообще скоро налысо побреюсь. И голова дышит, и мороки никакой с волосами.

– Боже сохрани, – перепугался я. Не то чтобы я был человек со стереотипами, но лысые девушки не относились к тем вещам, которые радуют мой взор. – Одессит, ты где это дело взял?

– В тумбочке одной нашел, – отвел глаза в сторону боец. – Я в нее заглянул, ну, на предмет проверки, нет ли там чего такого опасного для жизни. Таки нет. Мыльно-рыльное есть, газетка, совсем истлевшая, полотенчико, временем еденное. Ну и вот – расческа. Мне оно не надо, а девочкам – самое то.