Борис Давыдов - Московит

Пока добрая княгиня не подвела ее к высокому двустворчатому окну и не указала на внутренний двор замка…

Сознание милосердно отключилось. Последнее, что она помнила, перед тем как перед глазами замелькали искорки, а потом задернулась глухая черная шторка, – собственный дикий крик.

– Еще! – глухо прорычал Кривонос.

Джура Михайло, понимающе кивая, принял из рук ближайшего казака новое ведро, до краев наполненное холодной колодезной водой. Легко, как пушинку, поднял и опрокинул над головою атамана. Сильная струя хлынула на темя, стекла по побагровевшему лбу, ушам, щекам, оселедцу [16]. Кривонос яростно мотал головой, отряхиваясь, будто собака, страдальчески морщась и чувствуя, что дикая боль, разламывающая голову, вроде бы стала утихать.

– Хватит! Теперь – горилки!

Джура торопливо обтер вышитым рушником мокрого батьку, потом поднес ему полный кубок. Атаман, выдохнув, залпом проглотил обжигающую жидкость, утер ладонью длинные намокшие усы.

– Ух! Как пробрала, клятая! О, це добрая горилка!

– Та же самая, которую ты вчера пил, батько! – беззлобно хохотнул Лысенко. – Ну, полегчало, с Божьей помощью?

– Полегчало! – кивнул Кривонос. Правда, медленно и осторожно, чтоб не тревожить все еще гудящую голову. – А зараз – по коням! Пограбили Яремино добро – и довольно. Дело не ждет! Пойдем вслед за сатаною, хоть в самое пекло!

Пани Катарина Краливская, переносившая свалившиеся на нее невзгоды с достаточной твердостью (во всяком случае, лучше, чем можно было ожидать), тоже пребывала в тягостных раздумьях. Но по несколько другим причинам, нежели ее дочь.

Зрение и слух у почтенной пани были очень острыми. А долгие годы службы князю и княгине, сопряженные с необходимостью быть в курсе событий, которые так или иначе затрагивали всех женщин в замке (начиная с самой ясновельможной княгини Гризельды и заканчивая последней черной посудомойкой), научили пани Катарину и выдержке, и умению держать язык за зубами… Поэтому разговор двух служанок, донесшийся до ее ушей прошлым вечером, во-первых, взволновал до глубины души, во-вторых, заставил просто-напросто мучиться из-за невозможности тут же обсудить эту проблему с какой-нибудь пани. Не с мужем же говорить на такие темы и уж тем более не с дочкой – невинным ангелом!

Она вовсе не подслушивала, о нет! Просто, когда одна женщина за дверью почему-то говорит, понизив голос, почти шепотом, а дверь неплотно прикрыта… Едва ли найдется другая женщина, не навострившая слух! Чисто инстинктивно, разумеется.

– Ах, я так боюсь! Просто руки трясутся, как в лихорадке… – Пани Катарина безошибочно опознала по голосу Зосю – хохотушку с вечными бесенятами в глазах. Сколько ни ругай ее, сколько ни грози, втолковывая, что в замке его княжеской мосьци надо вести себя тише и благопристойнее, все напрасно! Что же могло так напугать покоевку? – А вдруг она и впрямь… Ой, Езус Мария! – Зося всхлипнула.

– Что тебе только в голову не взбредет! – сердитым шепотом откликнулась Стефания, почтенная женщина средних лет, по характеру и поведению – полная противоположность легкомысленной Зосе. Если бы не начавшее вдруг слабеть зрение, цены бы ей, как служанке, не было. – Подумаешь, московитянка! При чем тут «дьяблово отродье»?! Схизматики – тоже христиане, как тут ни крути, хоть и неправильно верующие. В том, что касаешься их, греха нет.

– Ах, да не в том дело!

– А в чем?

– Неужто сама не заметила?! У нее…

И тут Зося дрожащим голосом стала говорить о таких вещах, что пани Катарина сначала покраснела, потом задрожала, инстинктивно осенив себя крестным знамением…

– А вдруг это в самом деле дьяволовы знаки?! – всхлипывала покоевка. – И что делать теперь? Да я и на исповеди не посмею в том признаться-я-я…

Пани Катарина, неслышно ступая (ей это всегда хорошо удавалось, хоть весила она изрядно), попятилась прочь от комнаты, куда перенесли княжну Милославскую, лишившуюся чувств.

Услышанное настолько потрясло ее, что она даже не выговорила дочери, отлучившейся из комнаты. Собственно, пани Катарина и шла туда, чтобы проверить, как выполняется распоряжение ясновельможной княгини относительно ухода за несчастной княжной-московитянкой. Агнешка ведь совсем молодая, неопытная, да еще влюбилась, один пан Тадеуш на уме…

Теперь же не знаешь, что и думать!

Ну, почему, почему она сразу не расспросила покоевку! Вызвала бы из комнаты под каким-нибудь предлогом, отвела в сторонку… Так нет же, решила отложить допрос до утра. А утром Зося бесследно исчезла, точно корова языком слизнула! И вот теперь гадай, что за странные белые пятна на теле у московитянки померещились покоевке. Будто бы расположенные на груди и того хуже – на причинном месте…