Юрий Гамаюн - Отрок. Перелом

Но не зря Лука в первый же день самолично обошел всех вдовых баб, сыновья которых пошли к нему под руку, поучая, как кормить отроков, чтобы по доброте душевной и материнской любви не случилось беды. За прочими-то отцы проследят, а на вдов надежи мало. Вот рыжий десятник и напоминал им старую воинскую мудрость, что глаза завсегда голоднее брюха, да строго-настрого велел соблюдать умеренность. Желающих перечить ему не сыскалось, даже те, кто ему родней не приходился, понимали: коли сыновья ступили на воинскую стезю, то материнская власть над ними не то чтобы вовсе кончилась, но перед властью десятника отступила; за подолом теперь дитятко не спрячешь. Да и главы других родов Говоруна поддержат, еще и от себя добавят при необходимости. Вот и давили матери в себе жалость, которая порой сильнее разума.

Пока утроба буйствовала, остальные части тела помалкивали, но стоило ей хоть немного притихнуть, тут же подавали голос и требовали своего. Голова вдруг вспоминала обо всех полученных оплеухах и затрещинах, ударах и ушибах, о том, что поднялся отрок ни свет ни заря, и не мешало бы ему прилечь. Глаза вполне с ней соглашались и закрывались при первой же возможности. Да так, что и моргнуть порой не получалось – опустившись, веки словно слипались и наотрез отказывались подниматься.

Шкура ныла, что ее весь день обжигало солнце и трепал ветер, царапали кусты и заливал пот, а потому она горела и чесалась, мешая уснуть. Горло, не желая отставать, напоминало, что весь долгий день безропотно гоняло через себя холодный воздух, и обиженно пыталось изобразить простуду, совсем забыв, что такая роскошь воинскому ученику просто не положена. Голосили бока, намятые в учебных схватках, и плечи, натруженные двумя мешками с песком, заменявшими вес доспехов. Даже мальчишеская задница, уж на что, казалась бы, более прочих закаленная и привычная к всяческой несправедливости и превратностям судьбы, так и та, получив за день не один пинок, глухо ворчала, возмущаясь недостаточно мягкой подстилкой.

Но самым подлым оказался мочевой пузырь. Если нутро и задница еще худо-бедно считались со своим хозяином и как-то поддавались уговорам, то этот своенравный злыдень почитал свои потребности наиглавнейшими. Едва отрок закрывал глаза, как тотчас эта подлая часть тела давала о себе знать. И если даже к боли можно как-то притерпеться и уснуть, то выносить пытки этого изверга возможности не представлялось. Вот и выбирался парень под возмущенные вопли всей остальной плоти, ругаясь и охая, из теплой постели и по кажущемуся спросонок ледяным полу бежал к выходу, а там, сунув ноги в не менее ледяные сапоги – к нужнику. И хотя при этом с удивлением обнаруживал, что на дворе уже давно вечер и, стало быть, проспал он полдня, благодарности к мучителю это открытие не добавляло.

Что же касается утра, то оно само по себе стало теперь для несчастных отроков отдельной пыткой, измысленной и устроенной, по их мнению, специально для них бессердечными наставниками, сговорившимися каким-то образом с ратнинскими петухами.

Эти петухи из прочей домашней живности злобным нравом ранее не выделялись, зато теперь выказывали его в полной мере. Все воинские ученики пребывали в твердой уверенности, что именно петух – самое глупое и подлое существо на свете, и поняли наконец, почему их отцы и братья без содрогания рубили головы главам куриных семейств при малейшем подозрении на их несостоятельность в качестве продолжателя куриного рода. Действительно, ну кто еще позволит себе безжалостно орать во все горло над ухом человека, все мысли которого даже во сне устремлены к отдыху?

Подъем с постели сам по себе стал тем еще удовольствием. Перетруженные и потянутые накануне жилы и кости отзывались такой болью при первом же движении, что отрок, только собрав в кулак все мужество и упорство, заставлял себя подняться без стонов и оханья.

После этого следовало выскочить на улицу, не забыв посетить нужник, и ополоснуться ледяной водой из бочки. Впрочем, последнее приводило в ужас только первую неделю, а затем, распознав средство, заставлявшее замолчать все остальные болячки, отроки уже с охотой разбивали намерзшую за ночь корку льда и с уханьем плескали на себя ковшами студеную воду.

Завтрак пролетал на удивление незаметно, но мальчишки и не рвались плотно наедаться и всячески противились попыткам сестер и матерей впихнуть в себя лишний кусочек. Все хорошо помнили, как на третий день занятий после трех кругов вокруг Ратного их почти поголовно вывернуло на подтаявший снег. Еще раз заниматься рукопашным и мечным боем на палках после приступа сильной рвоты желающих с тех пор не находилось, не говоря уж о том, что им же пришлось и подчищать все после себя.