Юрий Корчевский - Чернокнижник. Ученик колдуна

Страх Первушу обуял, кинулся бежать в темноту, к лесу. За ним братья. В темноте падал не раз, слыша крики в деревне. Как и где братья и мать потерялись, не заметил в снежной круговерти и темноте. Остановился только у первых деревьев. В лес татары не заходили и не заезжали никогда. Степняки к простору привыкли, в лесу на лошади не разгонишься, к тому же ноги конские в барсучью нору угодить могут. А конь со сломанной ногой уже не помощник басурманину, а обуза, только в котел да на похлебку годится. Для татарина лошадь – и транспорт, и еда, даже печка в холодное время. Татарские кони неприхотливые, зимой копытами из-под снега прокорм добывают, сена никогда не видели. Небольшие ростом, мохнатые, выносливые и злые. Под седлом много верст пройти могут, а пахать не способны, поэтому на торгу в селах и городах вдвое дешевле наших стоят.

Первуша обернулся на деревню, да только не видно ее. Крики слышны едва-едва, звон железа. Татары при нападениях избы не жгли, ибо из соседних деревень и сел увидят, успеют жители в лесах укрыться. А еще – подмога из русских ратников с застав прийти может. Под покровом темноты, как тати, действовали. Да, по сути, разбойниками и были, грабежом жили, работорговлей.

Поперва холод не чувствовался, страх и напряжение всех сил не давали морозу проявиться. А постоял Первуша немного, замерзать стал. Далеко от опушки не уйдешь, заблудиться запросто можно. И еще – ведьм, нечистой силы боялся, не зря лес Ведьминым называли. Трясся от холода, как осиновый лист, ждал, когда утихнет все в деревне, уйдут татары. Тогда в избу вернуться можно. Брать-то у них особо нечего, бедная деревня, не должны басурмане надолго задержаться. Чтобы согреться, руками охлопывать себя стал, приседать. Да нет тепла, ветер под тонкую рубаху забирался, холодил тело. Через какое-то время носа и ушей не чувствовал, ладошками озябшими растирать стал. А потом и ноги занемели. Уселся под деревом, сжался в комок, заплакал. Себя жалко стало, братьев меньших, тятю и мамку. Крупной дрожью его било, потом вроде отпустило. Веки сами закрылись. Показалось – теплее стало. Не знал еще, что замерзает.

А в сибирской тайге замерзал такой же подросток, Петр. Только происходило это шесть веков спустя. Приехал из города на зимние каникулы к дедушке и бабушке, пошел на лыжах в соседний лес. А как завьюжило, проторенную лыжню и занесло. Поплутал, пока силы были, потом уселся за елью, в затишке. Должны же его искать? Сначала холодно было, прыгал, чтобы согреться, когда устал, съежился под деревом. Показалось – угреваться начал. Не знал, что так бывает, когда замерзать насмерть начинают. Да сжалилась судьба, переместила в другое тело.

Потом скрип снега рядом. Показалось или в самом деле? А вдруг волки? Сил веки поднять уже не было. Земля качнулась, показалось – как на волнах поплыл, закачался.

Голос над ухом низкий, надтреснутый:

– Как воробышек. Еще немного – и вовсе окоченел.

Потом ветер стих, тепло стало. Кто-то по щекам похлопал:

– Не спи, парень, не проснешься. Лучше попей моего варева.

Петр почувствовал, как его губ коснулась чашка, запахло травами. Мальчик сделал глоток, другой, ощутил, как в животе разлилось приятное тепло. Мужчина приподнял его за плечи, посадил на лежанке.

– Пей до дна, сам.

Чашка едва держалась в озябших руках, варево теплое, приятное. Мелкими глотками одолел всю. А мужчина уже ботинки лыжные с него стянул, костюм спортивный, рубаху.

– Лежи, сейчас мазью разотру.

Ох и вонючая мазь оказалась! Хуже того – щипать начало: руки, ноги, спину. Но после процедуры стал чувствовать пальцы рук и ног. А мужчина не унимается:

– Полезай в печь!

Испугался Петр. Рассказывала мама сказки, где нечистая сила детей в печь сажает. Ну так то в сказках, кто в них нынче верит? Хотя избенка маленькая, потолок низкий, непонятно, как он здесь очутился.

– Не, не полезу, – отказался он. Уж лучше на мороз.

– Где я тебе баню найду? А печь погасла, однако кирпич теплый, тебе согреться, пропотеть надо. С потом и хворь-лихоманка выйдет.

Вздохнул Петр. Убежал бы, как есть, нагишом и босиком, а где выход – не знает. Темно в избе у незнакомца, одна лучина только и горит. Подошел к русской печи, потрогал рукой. Кирпичи горячие, но не обжигают. Мужчина в печь сунул кусок войлока.

– На нем сидеть будешь.

Нехотя Петр в печь забрался. Ух как тепло, жарко! Вскоре тело потом покрылось. Капли крупные, на войлочную кошму падать стали. Периодически положение тела менял, чтобы руки-ноги не затекли. Тесно в русской печи, пожалуй, взрослый не уместится. Прогрелся каждой косточкой, каждой мышцей, невмоготу уже. Взмолился Петр:

Читать дальше