Александр Мазин - Вождь викингов

– Да, – говорю я, – протягивая ему левую руку. – Хорош яйца высиживать. Цепляйся, поднимайся и пошли. Тебе уже не впервой.

Панические мысли отходят на второй рубеж. Я снова командир. А командиру следует являть образец мужества, воли и здорового пофигизма. Тем более – вождю викингов. Хёвдинг может плакать от избытка чувств, но боль физическая ему по фиг. Равно как и смерть. «Один, я иду!» И прямиком в Валхаллу. А тут какая-то рука…

Нет, все же я неполноценный викинг. Мысль о том, что могу остаться без правой руки, меня жутко угнетает. Но – держать лицо. Ренди Черному сейчас похуже, чем мне, это факт. Стрела торчит у него из сапога. Ему очень больно. Но – терпит.

– Руку давай!

Парень цепляется за меня, встает, и мы ковыляем в тыл. Ренди прыгает на одной ноге. Я время от времени оглядываюсь: мало ли? Вдруг англичане прорвались? Или конница решила совершить обходной маневр. Но всё ровно. Только вопли – громче. Особенно громко кричат раненые лошади…

И бредут по полю в тыл такие подранки, как мы.

У отца Бернара мы – первые.

Он бегло осматривает меня, потом Ренди… И хмурится.

– Давай-ка, хёвдинг, я начну с тебя, – говорит он. – Пальцами пошевели. Шевелю. Больно.

– Отлично! – радуется монах. – Жилы целы, кость не задело. Дырка в мясе. И – навылет, выковыривать не надо. Пустяки.

Кому пустяки, а кому – гангрена.

– Ты куда? – удивляется француз.

– Сейчас вернусь.

Где-то у нас в «багаже» есть зимнее пиво. Оно, конечно, не водка – градусов двадцать, но лучше, чем ничего.

Возвращаюсь с баклажкой.

– Ага, – одобряет монах. – Это правильно. – Ренди тоже дай.

Даю. Парень присасывается к емкости и выдувает чуть ли не пол-литра. Развезет наверняка. И хорошо. Наркоз.

Мне наркоз не нужен. Страх – мой наркоз.

– Сам что не выпил? – интересуется монах.

– Обойдусь.

– Тогда давай руку.

Бернар обламывает стрелу и ловко выдергивает наконечник. Резкая боль, которая тут же слабеет. Набил руку лекарь.

А отец Бернар тем временем закатывает рукав моей куртки, а затем – рубахи. Я бы просто разрезал, но здесь не принято портить хорошие вещи. Это мясо зарастет, а за куртками такого свойства не замечено.

Кровь из дырок течет довольно бодро.

– Не останавливай, – велит лекарь. – Пусть испорченная кровь вытечет.

О микробах здесь понятия не имеют. Правила диктует не наука, а практика. Но идея верная. Кровь вымоет грязь. Но у меня есть средство получше.

Бернар перетягивает мою руку повыше локтя. Кровь практически сразу останавливается.

Монах засовывает в рану что-то типа тупых ножниц (больно, блин!), изучает внутренность, хмыкает позитивно.

– Чистая, – сообщает он. И поясняет для меня: – Бывает, кусок рубахи внутрь попадет или от стрелы что отщепится.

И отходит за снадобьями.

А я применяю свое снадобье.

Лью зимнее пиво прямо в отверстие.

Вот это реально больно! Я рычу, но терплю. И – новая порция. И еще разок. Только бы не вырубиться… Атак я готов хоть кипящее масло залить, если поможет.

– Ты что творишь?

Отец Бернар вернулся.

– Промываю! – шиплю я сквозь зубы.

Давай, алкоголь, жги, сука! Выжигай на хрен всю поганую микрофлору и фауну! Чем больнее, тем лучше!

– Вы, норманы, слабоумные! – ругается монах. – Это, – кивок на баклажку, – пьют! Этим, – он поднимает склянку с какой-то дрянью, – промывают раны! Сядь на землю. Дай сюда! – Он хватает меня за руку и вливает в дырку порцию вонючей смеси.

Вы думали, двадцатипроцентный спирт в рану – это больно? Тогда вы не знаете, что такое «больно»!

Я едва не вырубился… но на меня вдруг накатило что-то… знакомое?

Боль не прошла. Она отодвинулась куда-то в неважное место. Здравствуй, Белый Брат!

Мой Волк развалился на травке и улыбался, высунув длинный язык. Еще и издевается!

– Ты как? – донесся до меня голос отца Бернара. Будто сквозь слой ваты.

– Нормально, – отвечаю я.

Монах работает. Берет здоровенную иглу, продевает в ушко хвостик скрученного жгута, густо смазанного похожей на деготь субстанцией. Потом сует иглу в рану, пропихивает, вытягивает наружу, обрезав хвостик и оставив жгут внутри. Удовлетворенно хмыкает и отправляется за бинтами.

Белый Волк поднимается, зевает, подходит ко мне и, пару раз лизнув раненую руку языком, пропадает.

Волк ушел, и боль тут же вцепилась в мою конечность. Но эту боль я уже мог терпеть без проблем. То есть не падая в обморок.

Монах забинтовал рану.

– А ты крепок, хёвдинг, – похвалил он. – Никогда не мог понять, как вы, язычники, можете собственные кишки на столб наматывать. Нам-то Вера истинная сил придает…