Александр Мазин - Государь

– Умру, – сказал он Илье, – Моров с окрестностями твоим станет. Вотчиной.

– Ага, – сказал Илья. – А можно я тогда здесь до Зажинок [61] Праздник начала жатвы. останусь?

– Живи, – разрешил Духарев.

Самое время парню пожить самостоятельно. Основной воинский курс он уже прошел. С лучшими учителями. Теперь самое время попробовать вкус свободы.

– Кого с тобой оставить? – спросил Духарев, заранее зная ответ. Фроди, естественно.

Что ж быть посему. Пусть волчата поохотятся самостоятельно. Клыки уже достаточно отросли.

Так полагал Духарев, и вот пришло время выяснить, не ошибся ли воевода? Князь-воевода…

На подворье киевского кремля было шумно. Но шум был другим, не тем, что раньше, когда отроки и детские гремели орудием, обучаясь умению выжить в сече. Такой шум бывал обычно на рынке в базарный день. И многолюдьем княжий двор ныне тоже не уступал рынку. Большая часть толпившегося народа – посторонние. Тоже как на рынке. Сразу видно, что наступили новые времена. Там, где прежде тренировались отроки, теперь суетились ромейские монахи: болтали по-своему – большая часть разумела по-словенски не лучше, чем Духарев – по-угрски. Сколько ни старался Сергей Иванович заманить в Киев словенских священников, всё равно везде кишели ромейские попы.

По всему подворью, еще более усугубляя сходство с рынком, кучковались разноплеменные гости… Ага, а это местные. Киевские смерды теснились у амбара, где княжьи люди раздавали какое-то добро. Зерно вроде бы…

Духарев покачал головой. Раньше за Владимиром склонности к благотворительности не замечалось.

Христианская вера и христианская мораль прочно обосновались на Горе. Это неплохо. Хуже другое: всё это происходило там, где раньше отрабатывала боевые навыки дружина.

Не то чтобы на подворье совсем не было гриди. С десяток отроков контролировали порядок на раздаче. Еще десяток гридней пасли кучку мрачных касогов, а напротив еще один десяток – группу киевских граждан, возглавляемых дородным, краснорожим купцом. Купца Духарев знал, но так… шапочно. Потому на низкий, едва мохнатая шапка не свалилась, поклон киевлянина ответил небрежным кивком.

В палатах великого князя было не менее шумно, чем снаружи.

Родная речь мешалась с ромейской. Всё – на повышенных тонах. Хотя нет, голос повышал, главным образом, ромейский епископ, а великий князь отвечал спокойно. Сквозь обступившую споривших толпу Духареву княжих слов было не разобрать.

Поэтому он хлопнул по плечу подвернувшегося гридня и потребовал разъяснений.

Гридень охотно проинформировал.

Вчера вечером, в распивочной на Подоле, некий касог с пограничья спьяну повздорил с сыном уважаемого киевского купца. Того самого, что попался Духареву на глаза во дворе. Кто начал драку, сказать трудно, но участников было человек двадцать. А результат – полдюжины побитых с обеих сторон и… зарезанный купеческий сын.

Убил его один из касогов, когда покойничек, в то время еще живой и чрезмерно шустрый, с ножом наскочил на брата убийцы.

Подоспевшие княжьи люди пресекли драку, повязали всех участников и, поскольку имелся труп, арестовали драчунов – до выяснения.

В связи с принадлежностью участников к уважаемым социальным группам, судил лично великий князь. И рассудил по Правде. Взял со всех участников штраф в казну. Многочисленные травмы, без существенных увечий, пошли взаимозачетом. А убийце пришлось выплатить головное в пять гривен (всё же убитый взялся за нож первым) и еще две гривны – родне убитого.

На взгляд Духарева, всё было справедливо. Но были и другие мнения. Например, у отца убиенного. И… у священника, который в свое время крестил, а ныне окормлял обширное купцово семейство. Священник пожаловался епископу, а тот, как мог воочию наблюдать Духарев, явился к великому князю за справедливостью.

Справедливость, в понимании епископа, выглядела сурово. За убийство христианина убийца-язычник должен был ответить собственной жизнью.

Великий князь, естественно, не согласился. Дескать, всё сделано по закону.

Епископ заявил, что закон, который разрешает убийце оплачивать кровь деньгами, – и не закон вовсе, а богомерзский языческий обычай, а правильные христианские законы существуют исключительно в империи, и по этим законам с уголовника не головное следует брать, а собственной головы лишить.

Владимиру обвинение в богомерзком язычестве не понравилось. Однако он смирил гнев и с евангельской кротостью поинтересовался: а как насчет христианского прощения?