Александр Мазин - Язычник

Однако ж до следующей осени надо еще дожить. Впрочем, Ярополк и так был счастлив. И еще больше времени проводил со своей красавицей-ромейкой.

Брат его Владимир тоже женами не пренебрегал. И обе они тоже были беременны. Но в отличие от Ярополка Владимир куда больше времени проводил в трудах и с дружиной, чем в женских светлицах. Он готовился к настоящей войне и знал: борьба будет тяжелой. Много крови прольется в будущем году. Но он – победит. Потому что на его стороне – древние воинственные боги. А на стороне брата – слабосильный ромейский Христос, который даже себя защитить не смог. Пусть ромейские и германские монахи в один голос твердят, что жертва эта была добровольной. Кто же в это поверит? По крайней мере Владимир не поставил бы на эти бредни и медного гроша. И самих проповедников ромейского бога либо отправлял на капища (богам должно быть приятно, когда им приносят волохов супротивника), либо гнал на юг, к Киеву. Пусть там учат о непротивлении силе. Глядишь, от таких речей и сил у Ярополка поубавится. Крепок Киев. Не следует упускать ни единой возможности его ослабить.

Зиму девятьсот семьдесят шестого – девятьсот семьдесят седьмого года Владимир провел в Новгороде. Здесь ему было удобнее и безопаснее, чем в Полоцке. Там Владимир оставил Сигурда с дружиной – достаточно, чтобы отбиться от разрозненных ватажек последышей Роговолта.

Объединить их было некому. Вокруг кого объединяться, если сыновья Роговолта мертвы, а Рогнеду Владимир увез с собой?

На случай же, если Ярополк все-таки решится двинуть рать на север, Сигурду строго приказано: уходить. Жаль, конечно, терять Полоцк, однако потерять ярла Сигурда – еще жальче. Особенно если помнить, что он – дядя юного Олава.

Сын конунга Трюггви теперь сидел едва ли не одесную от Владимира. Особенно когда князь беседовал с пришедшими наниматься в его войско нурманами.

А конунг свеев сам присылал к Владимиру охотников. К конунгу ездил Дагмар и договорился: как только Владимир закончит свои дела, он поможет Олаву вернуться в Норвегию. Вот будет удар для ставленника данов Хакона!

Византийцы называли такое политикой. Владимир вполне преуспел в этом искусстве.

Однако шли не только скандинавы. Немало было и своих…

– Вот, княже, это Путята. Он – сотник из Смоленска. Полянин и наш родович.

«Твой родович», – мысленно поправил дядьку Владимир.

Сын Святослава был принят в род отца. Следовательно, был варягом и русом, а уж никак не полянином. Однако Путята-полянин выглядел неплохо. Молодой (Владимировых годов), а уже – сотник. Широкое скуластое лицо обрамлено светлой бородкой, пшеничные волосы острижены по-простому, кружком. Шрамов на лице нет, что для понимающего человека тоже знак: в сечах Путята рубил других, а себя резать не давал. А что в сечах полянин бывал не единожды, тоже понятно. По-другому сыну смерда до сотника не подняться. Только – личной доблестью и воинской сметкой.

И глядел Путата хорошо: не нагло, но и без подобострастия. Уверенно.

– Ну говори, сотник Путята, – медленно, словно нехотя, произнес Владимир. – С чем ко мне пришел?

– Ты позвал – я пришел, – ответил Путята.

Голос у него был грубый, зычный. Здесь, в княжьей палате, Путята старался говорить потише, но у него не очень получалось.

Добрыня из-за спины сотника подавал князю знаки: мол, помягче с ним.

Владимир не внял.

– Что-то не припомню, чтоб я звал сотника Путяту, – заметил он.

Вместо ответа сотник снял боевой пояс. Затем стащил с плеч простую, без изысков, чешуйчатую бронь, сдернул через голову подкольчужник и задрал широкий рукав рубахи. На мощном плече боевых отметин было вдосталь, однако показывал Путята князю не следы, оставленные оружием, а выжженную каленым железом метку: солнечное колесо, бегущее по Кромке. Знак Хорса.

Владимир кивнул, и Путата опустил рукав.

Пока сотник облачался в броню, Владимир молчал. Когда же Путята затянул пояс, князь спросил:

– И много вас таких – в Смоленске?

– Довольно, чтобы открыть тебе городские ворота, – солидно пробасил Путата. – А вот с посадником Фрёлафом и его нурманами ты уж сам договаривайся.

– Открой нам ворота, – сказал Владимир. – Займем город – тогда и с посадником решать станем.

Старый, еще Игорем посаженный нурман Фрёлаф был всегда верен Киеву. Он хорошо знал, что киевский шмат сала толще новгородского. Вот почему Владимир даже не пробовал с ним договориться. За тридцать лет смоленского наместничества Фрёлаф мог сам купить кого угодно. И кремль в Смоленске был крепкий. С полоцким не сравнить. Однако крепость сильна в первую очередь людьми, а не стенами. Ближняя же дружина Фрёлафа – нурманы. И они далеко не так богаты, как сам наместник. С ними договориться легче. Особенно если кое-кто откроет для Владимира городские ворота.