Евгений Балакин - Архивариус

– Эй, вы, у окна… – начал было Дырокол, но внезапно замолчал, так как почувствовал, что начинает медленно и неотвратимо сползать с гладкой поверхности Стола.

Дырокол попытался за что-нибудь зацепиться, чтобы удержать себя от падения, но всё было напрасно. Стол приподнимался, но при этом так балансировал, что все находящиеся на нём предметы оставались на своих местах, кроме этого бузотёра и забияки. А тот продолжал благополучно съезжать, и остановился только на самом краю столешницы.

Этим самым Стол недвусмысленно дал понять, что не потерпит на себе подобного поведения и остановился, рассчитывая на благоразумие Дырокола.

Видимо, такое сложное понятие, как благоразумие, было для Дырокола совершенно недоступно, и, почувствовав себя опять устойчиво, он тут же разразился гневными воплями в адрес «ненормального Стола», после чего был окончательно сброшен на пол.

– Этот упрямец получил по заслугам, – голос Стола прозвучал негромко, но очень внушительно. – И если вдруг у него снова появится желание кого-то оскорбить или обидеть, то церемониться я уже не буду.

При этом он легко приподнял свою массивную ножку и опустил её в каких-нибудь двух миллиметрах от поверженного Дырокола. А тот, не ожидавший подобного развития событий, лежал кверху основанием и тихо страдал. Он уже попытался сделать несколько бесплодных попыток перевернуться, но быстро понял, что самостоятельно у него это вряд ли получится. Положение было безвыходным и крайне унизительным.

– Благодарю вас, милый Стол. Вы поступили благородно. Хотя я и сама могла бы постоять за себя.

Этажерка обладала голосом чистым и очень приятным по тембру. Палисандровое дерево, послужившее материалом для неё, было хорошо высушено, обработано и несколько раз покрыто особым лаком, одним из тех, что покрывают скрипки.

Неожиданно сверху послышались странные звуки, словно кто-то изо всех сил пытался сдержать бурные рыдания. Так оно и оказалось. Это расчувствовалась младшая Люстра, вспомнив своего благородного героя. Она судорожно всхлипывала, повторяя при этом: «Дверной Замок был таким бравым! И милым, милым…»

А сам Дверной Замок, разобранный по частям и обездвиженный, лежал в маленькой картонной коробке в одном из ящиков Стола, и безмолвно страдал от своей любви к прекрасной хрустальной младшей Люстре и от невозможности совершить ради неё ещё какой-нибудь замечательный подвиг.

– Послушайте, милочка! Немедленно прекратите эту истерику. Ну, нельзя же так трястись, вы меня разбудили!

Это ворчал недовольным голосом разбуженный Потолок. Он, в отличие от всех присутствующих здесь, умел впадать в длительную спячку, а проснувшись и узнав, какое сейчас время года, тут же засыпал опять. Вот и сейчас он долго зевнул, а потом поинтересовался, что там за окном.

– Ле-е-то… – еле выговорила продолжающая всхлипывать младшая Люстра. – Простите меня, пожалуйста… Вы должны были проснуться осенью, в сентябре, а я вас разбудила-а-а!

И она зарыдала в голос, не в силах сдерживать себя.

– Успокойся, сестрица, – сказала старшая Люстра. – Мало ли что бывает с нами, Люстрами, в жизни. И потом ничего ещё не потеряно. Твой Дверной Замок достаточно только правильно собрать, и он к тебе вернётся.

И тут старшая Люстра с невыразимой нежностью посмотрела в сторону входной двери, за которой находился Вертящийся Стул, и все её подвески едва слышно затрепетали.

Оконный Шпингалет, перехватив этот её взгляд, ревниво засопел. Поздно сообразив, что он упустил свой шанс, и в сердце старшей Люстры с комфортом расположился этот вертящийся выскочка, Шпингалет теперь мучился от ревности. Он, можно сказать, лез «из железа вон», чтобы вернуть прежнее расположение хрустальной красавицы, но было уже поздно.

Никто никогда не сможет объяснить, вследствие каких химических реакций происходит эта сердечная перестройка, но она производит в любом организме эффект разорвавшейся, неизвестно каким образом действующей бомбы.

Мы теряем покой, перестаём принадлежать себе, постоянно думаем о предмете своей любви, ищем его глазами, ловим звуки его или её голоса, безосновательно мучаемся, беспричинно радуемся, трепещем, совершаем безрассудные с точки зрения нормальной логики поступки, – и всё это единственно ради того, чтобы заслужить всего только один взгляд, полный бесконечной нежности и любви!

Именно такой взгляд и увидел сгорающий от ревности Шпингалет.

Кстати, ревность нисколько не уступает любви ни по накалу страстей, ни по затуманиванию разума, и, доказательство этому – слова, которые наш оконный ревнивец выдал во всеуслышание: