Евгений Балакин - Архивариус

Но молодой человек его не слушал. Он поднялся со стула и смотрел туда, где вдоль ограды Дома росла старая сирень.

Возможно, это была всего лишь игра воображения, но Евгений мог поклясться в том, что в этот момент видел, как тонкие веточки сирени торопливо и судорожно переплетались с прутьями решётки ограды. Они словно цеплялись за неё, как цепляется, ища спасения, тонущий человек.

– Вы меня слушаете или нет?

– Что? Ах да, мои очки… Не обращайте на них внимания! Это такая особенность стекла. Ничего не могу с этим поделать… А что касается вывески и прочего, так ваши советы хороши для какого-нибудь навороченного супермаркета. А здесь не коммерческое учреждение. Это, скорее, музей… Да, именно музей редких вещей!

– Муз-е-е-й… – разочарованно протянул гражданин в шляпе. – И кому будет нужно это кладбище нафталина?

Вертящийся Стул вдруг ни с того, ни с сего поехал прямо на гражданина, но, не удержавшись на ступеньках, упал на бок.

– Возможно, мне, а, возможно – вам. Возможно, ещё кому… – сказал Евгений, поднимая стул. – Это память.

– Память… Ну и что? – оживился гражданин в шляпе. – Память может быть очень даже хорошим товаром. Вот, если бы, к примеру, вы, молодой человек…

– Предпочитаю памятью не торговать. Её лучше всего хранить.

– Да вы попробуйте! – но, увидев ещё раз себя в перевёрнутом виде, гражданин в шляпе осёкся, обиженно сложил губы розеточкой. С неприязнью глянув на Вертящийся Стул, с расстановкой сказал:

– Вы об этом ещё пожалеете! – и так же быстро, как и появился, исчез за углом дома.

Пожав плечами, молодой человек вновь уселся на Вертящийся Стул и достал из кармана небольшую книжечку «Лики России». Рядом с ним, за дверью, внутри сберегаемого им Дома кипели невидимые страсти, которые по своему накалу нисколько не уступали страстям человеческим.

– Послушайте, Форточка, – надрывался Дырокол. – Из-за вас здесь постоянные сквозняки и сырость, а нам, Дыроколам, это очень вредит! Я не хочу, чтобы мои пружины пострадали! Закрывайтесь!

Дырокол от возбуждения подскакивал на столе, а его большие железные челюсти лязгали в такт движениям.

– И не подумаю, – флегматично заявила Форточка. – Вчера вечером здесь кто-то до хрипоты требовал, чтобы я была открыта всю ночь, так как, видите ли, некоторые Дыроколы задыхаются от присутствия посторонних.

– Да, задыхаются! Попробуйте-ка всё время находиться рядом с этими двумя Стиральными Резинками! Они пахнут так, словно только что искупались в нашатырном спирте! Если их от меня немедленно не уберут, то я отказываюсь!

Дырокол не стал уточнять, от чего именно он отказывается, но на некоторых это его заявление произвело довольно сильное впечатление.

– Да! Вот именно, отказываюсь! – ещё раз громко и с вызовом повторил Дырокол.

Находящиеся рядом с ним две цветные, очень миленькие Стиральные Резинки обиженно надули губы, но потом одна из них, розовая и овальная, не выдержала:

– Из всего сказанного вами в наш адрес я поняла, что вы, Дырокол, типичный «хамус дыроколус», а если по-простому – обычный хам. А так как все хамы понимают только тот язык, на котором говорят сами, то я заявляю при всех, что вы злобный, недалёкий, уродливый железный карлик, да ещё и храпящий по ночам самым противным образом.

Обе Люстры одобрительно качнулись, издав мелодичный звон. Но Дырокол, испробовав на прочность одних, тут же устремился всей своей вредной натурой к новой жертве.

– Эй, Выключатель! Вы, Вы! Я к вам обращаюсь! Не забудьте выключить свет ровно в восемь! Меня раздражает искусственный свет!

Полу-глухой Выключатель в разговорах с другими давно уже блуждал, как в тёмном лесу. Вот и сейчас он, радостно засмеявшись, выдал очередной экзерсис:

– Да, мой юный друг, к чему скрывать, в молодости я тоже был отчаянным жуиром. А? Да… Как сейчас помню, лет эдак семьдесят тому назад я загорался, как и вы, можно сказать, от первого прикосновения!

Ошалевший от собственных воспоминаний, Выключатель минут на двадцать завёл повесть о прежних днях, причём старался делать это непременно в лицах, посмеиваясь и всхлипывая поочерёдно.

А Дырокол тем временем уже бесцеремонно разглядывал маленькую, очень изящную Этажерку, которая появилась здесь только этим утром. Она одиноко стояла рядом с окном, и солнечный свет, который, как известно, в первую очередь задерживается на вещах красивых, как-то по особенному бережно и нежно прикасался к трём её полочкам, к воздушной резьбе затейливых спинок, оставляя на Паркетном Полу её трепетный силуэт.