Александр Михайловский - Герой империи. Сражение за инициативу

При этом и меня, и фельдмаршала Клюге, как и многих других, терзают смутные сомнения по поводу того, надо ли нам вообще лить кровь германских солдат в этой безнадежной войне… На фоне угрозы уничтожения Германии и самих немцев второе место в единой и единственной империи человечества кажется нам вполне достойным того, чтобы за него побороться. Мы уже знаем (а если о чем не знаем, то догадываемся), что ефрейтор решил отдать Германию имперцам и русским только в виде развалин, заваленных трупами наших женщин и детей, потому что мы, мужчины, должны погибнуть еще раньше. Но нам такое развитие событий не нравится. Нам необходимо только вступить в переговоры и получить от противоположной стороны надлежащие гарантии (как для себя лично, так и для всего германского народа) того, что в Германии после капитуляции будут установлены именно имперские, а не большевистские порядки. Мы хотим сохранить свободу для частного предпринимательства и быть уверенными, что люди, не замешанные ни в какие преступления, смогут сохранить собственность и положение в обществе. Фельдмаршал фон Клюге говорит, что как только он получит ответы на все интересующие его вопросы, эта война закончится так же неожиданно, как и началась, а несчастный ефрейтор «нечаянно» уйдет в небытие. Он не оправдал доверия нации и потому должен умереть – во имя того, чтобы жили все остальные немцы… Аминь.

19 августа 1941 года, полдень мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

генерал-полковник вермахта Гейнц Гудериан (военнопленный).

Стихотворения Лермонтова о сидящем в темнице горном орле Гейнц Гудериан не знал, но ощущал нечто подобное описанному русским поэтом. Подбили на самом взлете, оторвали от любимого дела, засунули в камеру без окон, кормят три раза в день отборными русскими народными блюдами… и даже не допрашивают. Не до тебя, мол, сейчас.

Быстроходный Гейнц мерил свою маленькую камеру шагами и думал, что это все чудовищно, невыносимо и оскорбительно. Его, величайшего гения танковой войны, поймали, можно сказать, на поле боя, спеленали по рукам и ногам, а потом засунули в кутузку, будто кадета-первогодка, прошрафившегося пьяным дебошем и оскорблением старшего по званию.

Тут, в логове пришельцев, он ничего толком и не видел, – только своих конвоирш (вот это женщины!) и коридоры, по которым его провели от шлюза до двери камеры в корабельной тюрьме. Впрочем, такой же интерьер можно было бы организовать и где-нибудь на Земле (так думал Гудериан, и эта мысль его почему-то немного успокаивала) – для этого достаточно было бы обзавестись подземным ангаром, стены коридоров оборудовать искусственной вентиляцией, обшить матово блестящим металлом, а в качестве светильников использовать лампы неизвестного типа… Одних только этих удивительных ламп, источающих чистый и холодный белый свет, вполне хватало для того, чтобы показать, что он в плену именно у пришельцев, а не оказался передан разведке большевиков.

Перемены в судьбе немецкого генерала наметились после завершения Приграничного сражения, когда все четыре арьергардные советские группировки, рыча и огрызаясь на наседающие передовые германские части, уже отошли на восток, к основному рубежу обороны. Советское командование с помощью новых союзников сумело выиграть время для развертывания Западного фронта второго формирования, а главная ударная группировка дейчей понесла тяжелые (на самом деле невосполнимые) потери, после чего у Ватилы Бе появилось время заняться новой игрушкой. Тем более что к тому моменту и сам Гудериан, качественно промаринованный в полном одиночестве, достаточно размяк и уже был готов к предстоящему разговору со своими пленителями.

Да уж – больше месяца Быстроходный Гейнц не видел ни одного человеческого лица и не слышал ничего, кроме звуков собственного голоса. Сейчас, чтобы не сойти с ума, он заговорил бы и с фонарным столбом, а не то что с офицером противника. Разумеется, он клялся сам себе, что не выдаст на этом допросе никаких тайн, но тут же приходил к пониманию, что если бы его похитителям были интересны какие-нибудь военные или государственные тайны, то его уже давно бы допросили без всяких сантиментов и выжали из него все сведения буквально досуха. Но так как допросов не было, то выходило, что пришельцам, сражающимся на стороне большевиков, и так ведомы все мыслимые и немыслимые тайны Третьего Рейха… На самом деле было еще не время.