Андрей Посняков - Боярин - Смоленская рать. Посланец. Западный улус

Ремезов поник головой:

– Пойду-ка, за упокой свечку поставлю.

– И то дело, – Кречетов одобрительно тряхнул бородою и, чуть подумав, справился: – А ты что ж, не у себя в Заболотьях?

– Да нет, – пожал плечами Павел. – Так, ездил тут по одному делу.

Большего, естественно, не сказал – зачем посторонним людям знать о его заботах?

– А братья-то твои, Анкудин с Питиримом, гонца в Заболотье послали. За тобой – на похороны позвать. Ай-ай-ай, – боярин почмокал губами. – Промахнулись. Хорошо хоть я тебя по случайности встретил, езжай-ка, брате, в Ремезово, к отцу – не с живым, так хоть с мертвым помиришься.

От такого совета деться было абсолютно некуда, пришлось поворачивать в родовую вотчину, правда, всех дружинников Павел с собой не взял – пущай себе едут домой, что им там, на чужих поминках делать? Оставил только Митоху – он все равно чужак, да Окулку-ката – тот сам с боярином вызвался, ох, и любопытственный же был человек! Так и поехали втроем – все лучше, чем одному-одинешеньку.

Большое – в пятнадцать дворов – село Ремезово, с деревянной худой церковью и укрепленной высоким тыном боярской усадьбой, встретило новых гостей колокольным звоном. Как раз поспели вовремя – в церкви творили молебен за помин души новопреставившегося Ремезова Петра, слуги старого боярина Павла узнали – проводили к амвону… Там он и встал, рядом с двумя молодцами – сутулым, седым – и толстощеким, кудрявым. Судя по тем отнюдь не отличавшимся особым добродушием взглядам, которые молодцы время от времени бросали на молодого боярина – это и были его родные братья, Питирим с Анкудином.

Как вскоре выяснилось, мыслил Ремезов верно: Анкудин оказался сутулым и седым, а Питирим соответственно – щекастым и кудрявым. Оба приветствовали младшего братца скупо, даже не поболтали за жизнь, Анкудин что-то хмыкнул, а Питирим лишь молча кивнул. Что ж, спасибо и на этом – те еще были родственнички!

Похороны прошли быстро и без особых эксцессов, если не считать профессионального горестного воя специально нанятых плакальщиц, за которых – как и за всю церемонию – пришлось заплатить в том числе и Павлу, о чем не преминули напомнить братья. Не вместе, каждый по отдельности подошел:

– Того-этого… на поминки б скинуться по-людски.

– Дай-ка, Павлуха, на похороны – не все ж нам с Анкудином.

– Полкруга соляного хватит?

– Смотря какой круг.

– Да вона!

Полкруга хватило с избытком, соль в те времена – валюта очень даже конвертируемая, почти как доллар. Павел, правда, подозревал, что братцы его обманули, вполне хватил бо и трети круга, может быть – и четверти. Ну да ладно, за-ради похорон усопшего батюшки…

Боярин Петр Онфимович Ремез – суровый, желтый с лица, мужик с огромной – во всю грудь – бородищей, даже лежа в гробу не вызвал у Ремезова никаких сыновьих чувств… как, судя по выражению лиц, и у братьев. Оба, кстати, явились на похороны-поминки с женами; супруга старшего, сутулого и тощего Анкудина, походила на старый речной буксир с покатыми бортами и толстой трубой – носом, спутница жизни среднего братца, Питирима, наоборот, напоминала обликом вяленую воблу. Обе даже не пытались выдавить из себя слезу – а зачем? Плакальщиц наняли – вот пусть те и плачут.

Пока прощались с умершим да ждали, покуда засыплют могилу, промерзли на суровом ветру, и, еле дождавшись, когда приглашенный из местной церкви дьячок прочтет молитву, ускоряя шаг ломанулись к усадьбе, где были уже накрыты столы, как водится – отдельно для мужчин, отдельно – для женщин. Вообще, жонкам в те времена воли не давали – рожай детей каждый год да за домом следи – вот и вся вольница. Иногда выйдет замужняя дама к гостям – так, показаться, закупоренная вся, почти как в парандже, только что лицо видать, а волосы убраны. Может, если б супружницам братовьев волосы-то распустить да приодеть по фигуре – так и ничего себе показались бы, однако, увы – не по правилам то, не по местным понятиям. С распущенными-то волосами замужней выйти – да все равно что голой!

За столом, на поминках, сперва сидели молча, поминали овсяным киселем с медовухою, опосля слуги и другую закуску принесли – холодец с кашей ячневой, капусту квашеную, соленые рыжики да грузди, с зайчатиной пироги, да три вида ушицы – налимья, щучья да осетровая. Всего-то три вида! Павел-то почти сразу наелся, да так, что едва отдышаться мог, однако ж по шепотку, шелестевшему промеж других гостей, понял, что стол-то, оказывается, был так себе – бедноватый.