Поворачивается ко мне.
— Справа сидеть будет Осень. Всем ты хороша, одно плохо — ну совсем не рыжая.
Своды чуть от хохота не рухнули.
— А у меня парик такой есть, — тут же Маленькое Чудовище встревает, — Или, ещё лучше, Кэрдин Маленькую позовём.
— Кстати, где она? Что-то её сегодня не видела.
— Велела ей в лагере оставаться. Мою казну сторожить, да Яграна охмурять.
— Не, не годится. Сама же сказала, маленькая она. И для охмурения, и вообще… Смеяться ещё начнёт. А мне народ с угрюмыми рожами нужен. Будет им в святая святых храма троица самых страшных демонов.
— С рожами угрюмыми? Вроде, как у Осени? Я вот спросить забыла, у тебя зубы случайно, не болят, а то вон мрачная какая.
— Поговори мне тут! Винный погреб Меча уже ограбила?
— Ещё нет… Ой, а где он? На моей карте не было…
Госпожа оглушительно хохочет.
— Так потому и не было, знала же, вперёд башен туда понесёт.
— Если что, я знаю, где погреба эти, — встревает Рэндэрд.
— Уже разнюхал, пьянь! А говорил, тебе с половиной мозгов, нюх ещё отбили.
— Золота у меня достаточно, баб местных не охота, что ещё делать остаётся?
— А! — рукой машет, — Да плевать мне на самом деле, кто что сегодня творить будет. День-то какой сегодня! Многие из тех, кто его приближали никогда не ступят под эти своды.
Но теперь здесь стоим мы! Империя пришла сюда навеки!
Вера в казненных спасителей, первородный грех, непорочное зачатие, мир, созданный за семь дней и прочий бред, повержена!
— Хм, сколько с ними воюю, всё понять не могу, что в зачатии они плохого нашли? Ну, кроме когда не по взаимному согласию, конечно.
— Ха! Да ты на рожи их святых посмотри! Тут такое количество болезней сразу определить можно. Вот и придумывают ужасы про то, что им недоступно.
— Придумывали, — от спокойной злобы Рэндэрда даже холоднее становится, — больше не станут. Под корень выведем, мразь эту. Только те, что за морем, останутся.
— Опять за старое!
— Порох сухим должен быть. Конец одной войны часто означает начало новой.
— Ты неисправим. Хоть, в ненависти к попам не переменился. Не зря говорят, у твоего отца в родне бодронские жрецы были, а они попов этих при случае, жрали. А те их жгли, живьём на кострах из их книг. Чуждое знание должно быть уничтожено! Хотя, и своё-то порядком протухлое.
— Сам бы на их месте жечь стал. Книги в первую очередь. Потом тех, кто читать умеет. Они, как ни крути, хранят память людей о прошлом, а без памяти этой людям внушить можно что угодно. Мол, жили вы в полном дерьме, пока мы не пришли, да свет истинной веры вам не принесли. Кто-то и поверит, ибо не знает ни о чём другом. Потомков бодронов много, но мало кто знает язык, а уж читать единицы умеют. Я и то забыл после ранения.
— Ха-ха. Ты никогда по-бодронски читать и не умел. У тебя, помнится, их книги отбирать пришлось, ибо ты их сжечь хотел.
— Молод и глуп был. Книги-то хоть о чём были?
— Ничего особенного, но и для костра тоже ничего. Травники, не сильно глупые, кстати, да по звёздам гадания. Наблюдатели хорошие были, только понять не могли — большая часть происходящего в небесах к событиям на земле не имеет отношения. Сам-то по звёздам место определять не разучился? Или новые звёзды в небесах видеть стал?
— Вроде нет. Хотя, в небеса пялиться, помоложе есть кто.
— Тоже мне, старик выискался. Брата моего старшего изображал когда-то. А я старухой себя не ощущаю, и помирать не собираюсь.
Всё бы им препираться. Взрослые и заслуженные люди, а как дети малые ведут себя иногда. Или это я такой занудой становлюсь, вечно брюзжать охота? Старею, не иначе… Самой-то не смешно?
Хотя, мне всё чаще говорить стали, какая я скучная. Динка предлагала завести кого-нибудь. Не сразу сообразила, речь идёт не о животном.
Ничего умного ей тогда сказать не смогла. Да и она не вспоминала о разговоре. Ей самой блеск материнских рогов позволяет вытворять такое, что вряд ли кто другой разрешит своей дочери. Казначей с трудом сдерживает бешенство. Госпожа хохочет.
Думала, «пьянеть от крови» — выражение такое. Теперь знаю — это не так. Это про них обеих. Мать и дочь. Золоторогих в латах цвета крови.
Динка не замечает ничего вокруг, кроме пылающего пламени войны. Сжигает себя, но чаще других. Ни в чём себя не сдерживает.
Кривит тонкие губы казначей. Стала замечать, голубые камни нет-нет, да повернут в мою сторону.
Внутрь собора заносят только тяжелораненых. Легкораненые сидят у стен.
Навстречу пятеро солдат из третьей колонны. Один несёт завёрнутое в плащ тело, для человека — маловато. Госпожа наблюдательна не меньше.
Читать дальше