Виталий Храмов: Катарсис. Темные тропы

В каждом человеческом поселении есть свой подобный уродец. Часто – не один. Только сама жизнь жестокостью своей неотвратимой реальности регулирует их численность. Выродки живут недолго. Если не умирают от голода – неспособные к скоординированным коллективным действиям, то есть к труду, то от руки другого человека, который решит положить конец мучениям этого «бракованного» человека. В основном это руки отца, реже – матери, решивших, что бесполезного урода им «не вытащить». А чаще – от несчастных случаев, от холодных рук нежити или клыков тварей.

Но этот слабоумный урод вымахал до роста половозрелого человека. И был бы им, если бы не улыбался вечно и блаженно, если бы не его безумный взгляд и текущая по спутанной бороде слюна. Вот этот безумец и прибился к их банде, прикормленный Живодёром, теперь впавшим в экстаз от издевательств и пыток над беззащитным уродом. Над слабоумным генетически больным человеком, кричащим, захлёбывающимся от боли и в собственной крови, но так и не понявшим, за что с ним так жестоко обошлись эти люди? Ошибаясь, называя этих тварей – людьми. Вот уж кто реально выродки!

Видя, что до Живодёра не докричаться, главарь разбойников кинул топор, чтобы привлечь внимание впавшего в транс садиста. Ну и кто тут слабоумный? Топор прошёл рядом со щитом Живодёра, закреплённым за спиной, ударил в голову жертве пыток, сразу оборвав его крики. Дурачок обмяк совершенно безжизненным куском кровоточащего мяса.

Одноглазый пожал плечами, махнул рукой.

– Пошли! И мы покуражимся! Люблю чистеньких и богатеньких сучек! – Главарь даже зажмурился: – Они такие… – Одноглазый покрутил в воздухе кистями рук, затрудняясь подобрать нужное ему слово, выражающее всю полноту его приземленных чувств, наконец, у него нашлось слово: – Такие мягкие!

Но всем вокруг было глубоко плевать на слова Одноглазого. «Лихие люди» угрюмо шли к дороге, сжимая в руках орудия своего «нелёгкого труда». Потому что, в отличие от Одноглазого, они помнили, что «чистенькие и богатенькие», «мягкие» очень часто сопровождаются довольно твёрдыми и жёсткими стражами, не всегда чистыми, но всегда – умелыми рубаками. И одолеть их можно только кучей, разя в спину, пока страж убивает того, кому не повезло оказаться прямо перед его лицом. Потому – кто сегодня будет пробовать «мягкую», а кто остынет навсегда – вопрос весьма непраздный. Это Одноглазый, как всегда, за спинами остальных будет орать и верещать. А вот лезть под топоры охраны «богатенькой» как раз им предстоит.

Согласно оговоренному плану, «наёмники» ударили людей Лилии Красногорской в уговоренном месте. Ударили – самострелами. Метя в сотника стражи Медногорска, возглавлявшего отряд, и в мага. Сотник умер сразу, несмотря на тяжёлую кольчугу и шлем, – с такого расстояния стрелы пробили всё. И – насквозь. Утыканный стрелами, как ёж иголками, Водяной всё же успел свалить заклинанием одного подлеца, покалечив ещё одного – оторвав ему плечо с рукой своим Копьём Воды. Но всё это померкло после срабатывания мощного амулета Посмертия. Ветвистые молнии с грохотом перекинулись с тела умирающего мага на руки его убийц, сжигая, убивая всех, кто стрелял в спину мага, этим почти выкосив предателей.

– Госпожа, – крикнул Чёрствый, десятник стражи, перекидывая щит на руку и выдёргивая копьё из тела предателя, – спасайтесь! Мы их удержим!

Стража Лилии яростно сражалась с предателями, оглядываясь на толпу бегущих разбойников. Возчик пытался развернуть повозку, обе девки-прислужницы и нянька визжали, сжавшись, закрываясь от разбойников подолами юбок, как от ветра.

Лилия Медногорская выбила ногой дверь повозки, одной рукой хватая и выталкивая из повозки дочку медновильского кузнеца (Лилия так и не запомнила ни имени девочки, ни имени её отца), второй рукой – суя свёрток с сыном в руки девочки. Властительница, сверкая полубезумными глазами, крикнула в лицо девочке:

– Бежим!

Лишь семь стражей ещё сражались, когда их захлестнула волна голодранцев с большой дороги. И стражи рухнули. Их кони были убиты, сами они завалены телами, надёжно спутаны руками разбойников.

Возница успел только один раз взмахнуть своим топором, вонзая его в ключицу разбойника, как и его захлестнула волна лиходеев. Ему оторвали ухо, проткнули живот ржавым тесаком, выдавили глаза корявыми грязными пальцами, сломали кадык, вдавливая его в горло, выломали пальцы, сжимающие топор.

Лилия этого не видела. Она бежала со всей скоростью, на какую была способна. Но, оглянувшись, поняла, что убежать не получится. Её горло перехватил мороз дыхательного спазма, глаза защипало.