Виталий Храмов - Катарсис. Темные тропы

А ещё мы посетили обе лавки знахарок-травниц. Типичные колдуньи. Связки трав весят, разные куриные лапки. Ужас! Готический. Оказалось, что женщина – всегда женщина. Мази, кремы, косметика. Ох, блин! Мне покупают какую-то мазь, что должна вылечить мои волосы на голове и подбородке, чтобы они стали волосами, а не рыбьей чешуёй. И для кожи. Вот это перебор! Мычу – яростно! Обойдусь! Смеются. И, издеваясь, складывают в ту же корзинку тушь для ресниц, зубной порошок, помаду для губ, румяна… не знаю, для чего. И – ржут. Понял я уже ваш юмор! Добавляю в корзину шпильки и заколки для волос, банты, выдёргивая их из причёски Пламени, а потом – по-волчьи скалюсь им в лица осколками зубов. Улыбка у меня такая.

А кто говорил, что я добрый котик? Могу и зашипеть, цапнуть, даже – исцарапать. Одним словом – испортить настроение и причёску. Отстали от меня, шутники доморощённые.

А дальше пошли мы на рабский рынок. Ну, а как назвать место, где людей продают и покупают? Не называя это тем, чем оно и является. Людей продают, как скотину. Лилия заинтересовалась юной девочкой, примерно возраста Пламени. Заглядывает ей в глаза, щупает волосы, заглядывает в уши, смотрит в рот – на язык и зубы. Оценивает состояние ногтей и кожи ладоней. Будто козу покупает. Хм-хм! Кха-кха! Я даже закашлял – девочку зовут Бодливая Коза.

Барыня пытает вопросами продавца, думая, что это отец девочки. А энергопотоки у них – разные.

«Скажи ей, что он – не отец этой драной козы. Он – перекуп!» – тронув Пламя, чтобы привлечь внимание, передаю я. Пламя также трогает хозяйку, встаёт на цыпочки и шепчет ей в ухо.

И это сразу меняет тональность торга. Слова Лилии, обращённые к перекупу, полны холодного презрения, обращённые к девочке – равнодушно-вопросительные. Как при разговоре с той же козой.

Лилия велит девочке раздеться, прямо тут, в толпе людей – осматривает и ощупывает её живот, намечающуюся, ещё твёрдую, как каштан, грудь, плечи, позвоночник, раздвигает ягодицы и суёт руку девочке между ног. Надо ли говорить, какое у меня было лицо? Девочка-рабыня закусила губу, чуть не плачет. Не потому, что ей стыдно или больно, как я ожидал, а потому что покупательница, барыня наша, жестоко бракует её по всем позициям. Всё в девочке плохо. Очень плохо. Хотя, как по мне – вполне здоровая и ладно скроенная девчушка.

И опять я чуть не задохнулся в кашле: девочка-то – уже не девочка. Подхожу, без замаха бью в лицо перекупу. И ногой – в упавшее лицо. Тварь! Она же ребёнок ещё! У неё даже первичные половые ещё не выросли! Поиграл – решил продать? Убил бы, если бы Пад не оттащил меня!

Прибежавшей страже Лилия объясняет ситуацию. Под крики и ропот возмущённой толпы вокруг. Барыня готовит штраф – выкуп за моё хулиганство. Но старший наряда добавил сапогом по морде перекупу, поверх моего, стража хватает урода и уволакивает. Девочка так и стоит, целя то в меня, то в Лилию, то в начкара острыми грудями с сосками, затвердевшими, как наконечники алых стрел, от страха и холода.

Начкар посмотрел на девочку, на Лилию, утвердился, что девочка теперь под надёжной рукой, склонил голову в почтительном жесте и пошёл вслед за своими людьми.

– Как тебя называла мама? – спросила Лилия у девочки.

– Боза, – дрожащим голосом проблеяла та в ответ. – Мамы больше нет. Никого – нет.

– Одевайся, Боза, – махнула рукой барыня. – Служи мне честно. И будет жизнь твоя хорошей. А худое удумаешь – ему отдам, – Лилия махнула на меня рукой. – Немой, улыбнись!

Зря она так. Девочка же икала потом почти час. До самой казни.

Это такое местное развлечение. На главной площади города готовят сцену. К полудню на площадь стекается народ. Массово. Сцена образована столбами, что щедро обкладывают вязанками хвороста и колотыми корнями деревьев. Огненное шоу – подумал я.

Ещё раз спрашиваю сам себя, откуда я такой – добренький, такой наивный – взялся в этом теле, в этом жестоком Мире?

К столбам люди в белых балахонах привязывают осужденных. Народ бурлит, обсуждая не бесчеловечность происходящего действа, а известные им подробности обвинительных приговоров, подробности опознания этих людей в качестве злодеев, подробности их задержания и пыток для получения чистосердечного признания. И действия самих Чистых – этих белых служек. Посмеиваясь, с предвкушением забавы, ожидая их неловкости и оплошности. Почему-то люди считают, что в Чистые идут не самые сообразительные парни, а самые тупые, самые ленивые, самые никчёмные. Типичные объекты подшучивания.