Александр Логачев - Белое солнце России

Через минуту в темноте скрылись две фигуры, поддерживающие друг друга. Так уходят с обильного застолья, когда радушные хозяева не пожалели ни выпивки, ни закуски.

За столом сидела та же компания. Лариса, вышедшая из своего чулана, слегка дрожала, поэтому Фекла Ивановна ее успокаивала.

– А во дворе-то холодновато, – сказал Назаров. – Надо бы еще налить. Я одно не понимаю – как народ в Зимино такую дрянь терпит?

– А что делать? – развел руками Никита Павлович. – Так и живем – между бандой и комбедом. Козин то и дело записки нам шлет: кто, мол, землицу мою распашет – ляжет в нее вместо навоза. А у меня, Федя, в Филаретовой чаще береза лежит, бревен двадцать в феврале нарубил. В доме дрова скоро кончатся, а березу не вывезешь. Еще отберут лошадь с телегой, как жить потом? Слушай, Федя, может, ты бы съездил завтра? Тебя-то они забоятся. Возьми Тимоху.

– Я, Никита Палыч, домой тороплюсь.

– Встанешь пораньше, быстро обернешься и домой пойдешь. Мне скоро придется плетнем топить.

– Ладно, утром посмотрим.

Разговор стих. Фекла Ивановна открыла дверь. Откуда-то донесся дребезжащий, механический голосишко «О баядерра».

– Граммофон гоняют, охальники, – сказал Никита Павлович. – И ни в чем недостатка у них нет: ни в жратве, ни в самогоне. У них уже своя механика сложилась. Сенька Слепак прикажет хозяина заарестовать, у которого сын в лес подался. Затащит к себе, револьвертом на него машет, орет: в уезд тебя, гада, отправить или тут же судить-расстрелять? Потом умается, приляжет вздремнуть. Тут уже Филькина работа. Подойдет к кулаку, да и говорит: жить хочешь? Пиши жене записку – пусть телегу грузит, харчей побольше нам шлет да самогона. Проснется Сенька, а ему Комар говорит – наши ребята решили: простим гада последний раз. Тот рукой махнет. Раз решили – пусть катится. А если жена припозднится и со снедью к ним затемно придет, когда гулянка в разгаре, так она им, бывает, не только самогона даст. Филька Комар по этим делам большой мастер. А Слепак всё ищет нашу Ларьку, кобелиную свою любовь забыть не может.

Лариса вздрогнула, услышав про Слепака. Фекла Ивановна слегка потрепала ее по плечу: не бойся, девка.

– А как в остальных деревнях? – спросил Назаров.

– Полегче. Самая сволочная сволочь у нас собралась, в Сенькином отряде. Со всей округи набежала. Большаки приказали везде комбеды создать. Но в том же Кускове мужики как-то стакнулись промеж собой, чтобы не тиранить друг друга. А у нас – война. В уезд сколько писали – пришлите нормальную власть. Нет ответа. Так и живем под комбедом. Давай напоследок, – Никита Палыч поднял стакан. – Еще раз за твое возвращение…

Слепак с трудом дотащился до комнаты, в которой оставил Фильку. Его приятель не закрывал двери ни когда спал, ни когда любил.

На широченной барской кровати валялся Комар, утомленный, как косец, начавший труд с рассвета и завершивший далеко за полдень. Рядом раскинулась тяжело дышавшая, полностью обнаженная Дашка: так дышит уставшая батрачка, которой лишь к вечеру дали отдохнуть. Пахло смесью одеколона, дешевых духов и самогонного перегара.

– Сенька, – лениво сказал Комар, – ложись на теплое место. Я уже не могу, а она еще хочет.

– Вставай скорей. Банда в селе. Наш патруль еле живым ушел.

Комар, ругаясь, вскочил и стал ожесточенно рыться в валявшемся на полу Дашкином белье. Наконец он нащупал наган.

Дашка, осознавшая, что любви больше не будет, выругалась и тоже стала разбираться со своим бельем. Между тем приятели вышли из комнаты.

– У сволочного барина в коридоре хоть лампы горели, – сказал Комар, спотыкаясь обо что-то, в темноте.

– Надо завтра свечи повтыкать, – ответил Слепак.

– Если нам до утра кишки не выпустят.

В гостиной на первом этаже двое комбедовцев, шатаясь и ругаясь, пытались подтащить к окну пустой шкаф, а еще двое чистили ружья. Остальные сгрудились вокруг Витьки Топорова и Кольки Савельева, присевших на полу.

– Давай, начинай сначала. Комаров еще не слышал, – сказал Сенька.

– Значится, так. Идем по селу, вдруг какие-то бандиты выскочили, – запинаясь, лепетал Витька. Так может говорить или сильно побитый, или сильно выпивший человек. Впрочем, в данном случае было и то, и другое.

– Откуда выскочили? – спросил кто-то. – В канаве, что ли, хоронились?

– Может, и в канаве. Нам смотреть времени не было. Да, Колька?

– Да, – икнул Савельев.

– Наставили винтари и давай бить прикладами. Оружье наше отняли, решили, что с нами покончено, бросили и ушли. Они, видно, шуметь не хотели. А было их человек семь. Нет, скорее десять.