Виктор Тюрин: 1918 год: Расстрелянное лето

– Значит, у нас вся ночь впереди. Заберем лошадей и тачанки, после чего уедем, как только определимся с направлением.

– Все не так просто. Мы здесь вряд ли найдем лошадей под тачанки. В деревнях, таких, как эта, уже давно реквизировали лошадей, что красные… что мы. Вы же видели лошадь этого деда?

– Видел. Что с ней не так?

– Ей на живодерню пора, а вы хотите ее запрячь в тачанку. Это даже не смешно.

– Что вы предлагаете?

– Мы не уйдем далеко без лошадей. Может… попробовать перерезать ночью всю эту красную сволочь?

– Помните, как тот солдат говорил про комиссара. Что тот скоро вернется и устроит пролетарский суд. Он же тоже на лошади едет.

– Две лошади – одна тачанка, а нас шесть человек. Нужно четыре лошади! Ладно! Будем думать. Кстати, пока есть время, хочу поблагодарить вас, поручик, за то, что вы для нас сделали. Если мне даже придется умереть, я сделаю это с оружием в руках. Я, как и остальные офицеры, вам очень благодарен, поручик, за эту возможность.

Я пожал плечами:

– Будем ждать темноты, а потом пойдем и поговорим с их командиром.

Донской отошел к столу, зашуршал бумагой, потом вернулся и протянул мне подобие бутерброда. Большой ломоть хлеба, на котором лежали три небольших кусочка сала вместе с зеленым луком. Отдельно вручил очищенное вареное яйцо. При виде еды мой желудок жалобно завыл, а я опять сглотнул слюну.

– Ешьте, поручик, а я пока подежурю.

Я был настолько голоден, что еда кончилась раньше, чем ощутил ее вкус. Бросил взгляд на стол, но там оставалось еды только на еще один такой бутерброд. Снова сглотнул слюну и спросил:

– Что там в кувшине?

– Пейте. Квас.

Чтобы хоть как-то заглушить чувство голода, жадно выпил два стакана подряд, потом сказал:

– Идите, поешьте, Владимир Андреевич.

Тот только кивнул головой и отошел от окна. Я занял его место. После того как Донской поел, он какое-то время возился с пулеметом, затем легко хлопнул по защитному щитку и сказал:

– Случись дело, мы с тобой, братишка, с десяток краснопузых сволочей в ад отправим.

Я уже хотел удивиться, но спустя секунду понял, что он говорил не со мной, а с пулеметом. Спустя минуту Донской подошел и встал рядом.

– Темнеет.

– Еще полчаса подождем и пойдем.

Время тянулось медленно, но не для меня. В такие моменты я словно выключал сознание, оставляя на страже только зрение и слух, и тогда время текло сквозь меня.

Темнота упала на землю как-то сразу. Мы вышли из дома с винтовками за плечами. Пару секунд постояли, потом Донской сказал:

– С Богом, поручик.

И мы пошли. Шли, не скрываясь, прогулочным шагом. В деревне стояла тишина. Так как ни Донской, ни я не были дальше околицы, то шли мы не торопясь, стараясь запомнить расположение домов, если придется отступать. За все время мы никого не встретили, только один раз из-за забора глухо и лениво гавкнула собака.

Дом старосты оказался, как и сказал дед, с большим крыльцом и резными перильцами. На крыльце сидел часовой и меланхолично лузгал семечки. Его винтовка стояла, прислоненная к перилам. Мы выждали несколько минут. Надо было бы дождаться смены часового, но ведь он мог смениться десять минут тому назад. Человеческих голосов совсем не было слышно, только где-то с другой стороны деревни несколько раз лениво тявкнула собака. Решил рискнуть.

– Пойду один. Махну рукой – сразу подходите.

Выждал, когда луна спряталась за тучку, надвинул фуражку на самый нос, затем ленивым шагом подошел к крыльцу. Часовой прекратил щелкать семечки, встал, всматриваясь в темноту, пытаясь разглядеть, что за человек идет. Он потянулся за винтовкой в тот самый момент, когда я уже был от него на расстоянии удара.

– Ты…

– Такая баба! Грудь – во! – я развел руки, показывая размер, а в следующую секунду нанес ему резкий и сильный боковой удар по шее. Солдат «поплыл», остальное было делом техники, я бросил взгляд по сторонам, после чего махнул рукой Донскому. Вместе с ним схватив мертвеца за плечи, мы потащили его по лестнице вверх, к входной двери, после чего подполковник взял винтовку, повесил себе на плечо и стал изображать часового. В это самое время я осторожно открыл дверь избы. Петли были смазаны основательно, поэтому та открылась почти бесшумно, но даже если бы и заскрипела, то вряд ли в этом доме кто-нибудь это услышал, так как женские стоны с придыханиями, громкое дыхание мужчины да частое звяканье пружинной сетки кровати были слышны еще от дверей.

– Потащили, – шепнул я, оглянувшись.