Алиса Атарова - Tempus

Мэтью вышел на улицу, крикнув Страуту «Лошадь на тебе!» и тут же ускорил шаг, чтобы не получить от конюха за то, что сказал ему только сейчас, когда тот переоделся. На кухне его уже ждала Лиззи, держащая в руке корзинку и накинувшая на плечи старую шаль. Он тут же выхватил у нее корзинку из рук и выставил вперед локоть, предлагая за него ухватиться.

– Моя госпожа готова? – серьезнейшим тоном спросил он.

Лиззи нахмурилась и пошла на выход, ничего не говоря.

Мэтью вздохнул снова: вот столько лет он ее знает, но эти чопорные нравы Англии совершенно отбивали у любого человека чувства юмора! Казалось, что любимое выражение лица у викторианцев – это нахмуренные брови и унылое выражение (совсем как у их любимой королевы). А ведь он к ней относится как к любимой сестре, которой у него никогда не было, и она в действительности была его самым близким другом.

Помахивая корзинкой, он неторопливо направился за ней. Поскольку место их нынешнего обитания располагалось довольно далеко от Ист-Энда, идти было порядочно. Но они освободились раньше времени, погода стояла сносная, и потому молодые люди решили прогуляться. Вернее, прогуляться решила Лиззи, которая любила экономить, а потому не хотела даже думать о том, чтобы нанять кэб или сесть на омнибус. К тому же они собирались зайти на рынок и купить свежих овощей для миссис Никсон. Поэтому они неторопливо направились по узким улицам Лондона.

Если бы Мэтью в 12 лет спросили, каков Лондон из себя, у него бы наверняка возник образ из фильмов про Гарри Поттера и Шерлока Холмса – эдакий старинный город со светлыми зданиями, в котором местные жители степенно ходят по улицам и любят поболтать за чашкой чая, а в подворотне обязательно скрывается проход в волшебный мир, и на улице можно встретить знаменитого сыщика. Разумеется, это в корне отличалось от его настоящего впечатления. Лондон, с которым он познакомился вживую, был грязным и неприветливым, вечно сумрачным и влажным. Даже в последних числах марта в воздухе висело зловонье и туман, который превращал солнце на небе в нечеткий шар света. Оказалось, что по погоде Лондон очень похож на его родной город, но по обстановке – ни капли.

Степенных жителей здесь тоже не наблюдалось. Город вечно кипел жизнью – все куда-то спешили, и двое медленно продвигались по переполненным улицам. В конце концов, Мэтью все же взял девушку под локоть, чтобы та не оступилась и не оказалась в луже или грязи.

– Надо было взять кэб, – в который раз наступив во что-то очень неприятное, вздохнул Мэтью.

– Раз в год вылезаешь пройтись по Лондону пешком и все равно ноешь, – парировала Лиззи, приподнимая подол своей юбки, чтобы не запачкаться.

Она была права: привыкнув находиться на метр выше всех остальных, Мэтью забывал, что ногами вообще-то надо пользоваться не только для того, чтобы бегать по дому и причинять беспокойство миссис Пирс на кухне. Мэтью молча согласился с доводом Лиззи и придержал ее за локоть, чтобы мимо них промчался чей-то экипаж, чудом не заливший их водой. Он замолк на мгновение, а затем снова принялся весело болтать.

С самого раннего детства мальчик был изрядным болтуном. Его было не заткнуть даже хорошим подзатыльником (а миссис Никсон, поверьте, собаку съела на этом способе), поэтому Лиззи привыкла в моменты особой болтливости юноши просто не обращать на него внимания. Тем более, что слова, доносившиеся из его рта, зачастую были ей непонятны – он мог сыпать словечками на незнакомом языке или внезапно начать рассказывать какую-нибудь безумную историю про то, как хорошо было бы, если бы по небу летали железные птицы и ходили очень быстрые поезда. Поскольку все это казалось лишь сказками, Лиззи к ним так и относилась, не веря ни единому слову. Да, ее названный брат был довольно странным – с тех пор, как он начал говорить по-английски, от него постоянно неслись какие-то небылицы о «будущем», как он его называл. Сначала его слушали с удивлением и интересом, особенно самые младшие: он мог собирать целые оравы детей и воодушевленно им что-то вещать. Но затем интерес, как и к любой сказке, постепенно угас. Когда Мэтью понял, что никто больше не прислушивается и даже не воспринимает его всерьез, он затих, видимо, посчитав, что его могут счесть сумасшедшим. Однако иногда, а особенно наедине с Лиззи, которой он доверял больше всех, его вновь прорывало. В такие моменты он говорил очень сбивчиво, слишком быстро, перескакивая с мысли на мысль, не то вспоминая, не то боясь забыть, и из его рассказов было ровным счетом ничего не понятно. Если загадка его происхождения и беспокоила Лиззи в детстве, но затем, когда никто вокруг мальчика так и не добился от него внятного ответа на вопрос, кто же он такой, все от него отстали и привыкли считать цыганской сиротой откуда-то из славянских стран, которого случайно оставили родители в Лондоне той роковой ночью (а такого болтуна точно оставили намеренно, говаривала иногда миссис Никсон в порыве злости на мальчика). А все его рассказы были сплошными выдумками, какие обыкновенно сочиняют дети, чтобы успокоить себя и утешить, наподобие воображаемых друзей. Просто у Мэтью был воображаемый мир.