Иван Безродный - Массандрагора. Взломщики

– А документы при себе имеются? – насмешливо спросил второй полицейский, высокий и белобрысый. – Или дома забыл?

– Да я… это… – Павел полез в задний карман брюк. Там был пропуск в Метрострой, а обычный паспорт он носил с собой редко, из-за чего попал однажды в отделение полиции, причем в своем, самом обычном мире. А тут совершенно чужая вселенная! Пускай и параллельная. – Да, дома забыл, – вздохнул он, стараясь не выдать своего волнения.

– Ясно, – протянул первый патрульный. – Ну что ж, придется с нами пройти. До выяснения.

Сердце Соломона екнуло.

– Я ничего не делал… – пробормотал он, украдкой высматривая дыру в заборе, в которую они с Шустриком когда-то пролезали – ага, вон она. Значит, толкаем этого в живот, второму подсекаем ноги и быстро-быстро бежим в здание за забором – там все свои, там Метрострой!.. Стрелять патрульные не будут. Наверное…

Первый полицейский вытащил рацию.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Крашенинников Павел, – ответил хакер.

Сержант молча кивнул и принялся ковыряться с устройством:

– Опять барахлит, зараза… Угу, ясно… Так, Павел Крашенинников, а закурить-то у тебя имеется?

– Э-э… да вроде… – Павел вытащил смятую пачку – там оставалось всего две сигареты. – Пожалуйста.

– Это мы конфискуем, – забрал ее второй патрульный. – А теперь дуй отсюда, пока в кутузку не попал!

– И впредь не материализуйся так неожиданно, не предупредив, – подмигнул первый, – не полезно для здоровья.

Соломон перевел дух: это были свои, посвяты! Наверное, патрулируют выходы из Большого Метро. Ну да, Шустрик так и говорил!..

– Большое спасибо! – горячо поблагодарил он и заспешил к дыре в заборе.

Три дня Соломон депрессовал, раз за разом прокручивая в памяти последние события. Дома его с наручниками не ожидали, и коллеги особого внимания не обращали – все как обычно, текучка и рутина. Ну Рэд со своими дурацкими приколами да конопатая Ленка из аналитического, какая-то дальняя родственница Бермана, на обеде опять приставала. А Гордеев ворчал на планерке, что из графика выбиваются и придется ему «на фиг лишить всех премии вплоть до Нового года». Шустрик лишь спросил, мол, как дела, и Павел ответил, что все отлично, тот и отстал, хотя наверняка не поверил. Но дела, как считал Соломон, шли хуже некуда. Тунгус не объявлялся, и более того – каналы телепортации ни в Нору, ни на полигон не открывались, сколько хакер ни пытался их активировать. Вот это уже было серьезно. Произошло что-то ужасное! Это был прокол, это был глобальный провал! Наверное, считал Павел, настало время расплаты за их несанкционированные делишки. Еще день-два, и придут за ним чекисты, а то и эти жуткие Хранители. Нужно было что-то делать – если не исправить ситуацию, то как-то сгладить ее последствия. Но как?! Прямой доступ к Машине закрылся, даже не сбежать толком.

На четвертый день, измаявшись, с темными кругами под глазами, не выспавшийся, с трепещущим от страха и неизвестности сердцем, Соломон вычистил свой компьютер от инородных проектов, отвез в гараж к соседу камнеобразные устройства Тунгуса и пошел сдаваться. Хотя нет, не сдаваться. Он не хотел бы думать о своих действиях как о сдаче или тем более полной капитуляции. Он собрался рассказать Василине лишь выборочные детали, подогнав кое-какие факты под проект «Офелия» – мол, для него все делалось, родимого. Ни слова о Тунгусе! Нет, вот это точно было бы предательством. Наоборот, нужно было отвести от партнера любые подозрения. Соломон составил легенду: мол, ковырял Машину, добросовестно выполнял свои дополнительные обязанности, и да – кое-что узнал интересное, нашел способ создания в произвольном месте порталов для путешествия по параллельным мирам, затем обнаружил странную активность вокруг некоего блоба, того самого, со злополучным дарханским институтом, не выдержал, сунулся в него и совершенно некстати попал в самый центр чужой заварушки с Сарто, дарханами и священником, который помог ему сбежать из того жуткого места на гравилете. Мол, если по его душу вдруг заявятся Хранители, он ни в чем не виноват, ничего такого не творил и все такое прочее. Ему казалось, что такой краткий и простой рассказ не должен был навести на него лишние подозрения, и все обошлось бы.

Соломон подошел к кабинету Караваевой и сел в приемной, выпрямив спину и вперив безжизненный взгляд в огромную репродукцию «Трех медведей», висевшую напротив. Видя его измученное, подавленное состояние, пожилая секретарша милостиво позволила дождаться окончания совещания, на котором присутствовал в том числе и Кассиус. «Что ж, если уж самое высокое начальство здесь, – мрачно размышлял Павел, – это знак; так тому и быть!»