Купава Огинская - Обрученная

Поднялся он только, когда, бросив прихватку на стол, я застыла посреди кухни, разглядывая обожженную ладонь и жалобно морщась. Сначала снял чайник, крышечка которого гневно позвякивала, теснимая густым белым паром выкипающей воды, потом подошел ко мне.

– Покажи руку, – велел Вэйд и, не дожидаясь хоть какой-то реакции с моей стороны, обхватил запястье теплыми пальцами. Потянул на себя.

Я не сопротивлялась, не пришло мне в голову, что можно вырвать руку и отойти. Хотя бы просто попросить меня не трогать, и не потому что прикосновение было неприятным, просто… тяжело было стоять рядом с ним. Вблизи от Вэйда веяло чем-то очень мужским – силой, должно быть, и властью. Просто нестерпимо хотелось встать по стойке смирно и ждать указаний, вот я и стояла, завороженно глядя, как чужие пальцы уверенно сжимают мою кисть.

А указаний как раз таки и не было. Меня просто молча потащили к раковине, где долго и вдумчиво топили мою обожженную руку в холодной воде, вместе со своей. И вот непонятно было, зачем он продолжает меня держать, я ж не глупая, ладонь не уберу, она же, наконец-то, болеть перестала.

Сразу же после водных процедур меня насильно усадили за стол и под совершенно ошалевшим взглядом полезли в один из нижних ящичков шкафчика сделанного из неокрашенной древесины. На свет были извлечены небольшая баночка, полная полупрозрачной, очень пахучей и похожей на гель массы, и тканевые бинты.

На то, как сидящий передо мной на корточках страх и ужас бережно намазывает мою руку этим прекрасным гелем (который просто волшебно охлаждал и, если верить скупым словам Вэйда, быстро заживлял), а потом и осторожно забинтовывает мою руку, я смотрела пришибленным сусликом, вжимая голову в плечи и неприлично на него таращась.

– Так, значит, ты умеешь готовить, – постановил женишок, прекратив возиться с моим ожогом.

– Не так, чтобы прямо умею, – засмущалась моя скромность, – но пирожки пеку хорошо.

Вэйд хмыкнул, впечатленный моим чистосердечным признанием, а мне бы, наверное, стоило промолчать, тогда бы он ушел, оставив меня в покое, но мне было неловко в его присутствии, и я просто не смогла не накосячить:

– Чаю хххотите?

И самое ужасное, пожалуй, заключалось в том, что чаю он хотел, и даже сам взялся его делать, велев мне сидеть на месте:

– Обваришься, – пригрозил Вэйд, выразительно покосившись на обожженную руку. Можно подумать, я чайник на себя собиралась выливать.

Но ничего не говорю, сижу, молчу, смиренно слежу за тем, как женишок, сбросив китель и шейный платок на скамью, уверенно роется в шкафчиках, вытаскивая чашки, жестяную коробку с чайным составом, фарфоровый чайничек и даже сахарницу, которую Найан никогда не оставляла на столе перед уходом домой.

– А вы часто ночью возвращаетесь, да? – не выдержала я, когда передо мной поставили полную чашку ароматного чая.

– Бывает, – признался он неохотно, присаживаясь напротив. Противень с пирожками стояло достаточно далеко от нас, и когда я попыталась встать, чтобы его пододвинуть, была прибита к месту властным:

– Сидеть.

Пирожки тоже подтаскивал Вэйд, с совершенно невозмутимой рожей.

– Угощайтесь.

Угощаться ужас не спешил, подозрительно глядя на меня.

– Что?

– Только после тебя, – сообщил он, скрестив руки на груди.

И это меня очень возмутило:

– Они не отравлены!

– Не сомневаюсь, – усмехнулся Вэйд, – куда больше меня интересует, насколько они съедобны.

Пирожок схватила, не глядя, и показательно отхватила от него почти половину, чтобы в следующее мгновение совершенно неприлично выплюнуть откушенное и хватать обожженным ртом воздух.

Стакан холодной воды мне тоже поднес Вэйд. С самым скорбным выражением лица, которое я когда-либо видела.

– Что?

– Пытаюсь понять, так ли мне нужен ребенок от леди, склонной к членовредительству.

– Слушайте, если вы готовы были ради ребенка тяжелый характер Селины терпеть, то и это как-нибудь переживете, – огрызнулась я, чувствуя, как после стакана холодной воды язык уже не горит, только обиженно ноет.

Но ведь это просто возмутительно! Понять он пытается… моя б воля, я бы сама за него не пошла, но куда мне еще идти, если не замуж? В жрицы?

Мысль эта с каждой секундой становилась все заманчивее.

Вэйд поморщился. Напоминание о той Селине были ему искренне неприятны, и это было отчего-то очень забавно. А я никак не могла уняться:

– И вот, кстати, зачем вы вообще решили на ней жениться, если она вам так глубоко неприятна? И не надо хмуриться, на вопрос ответьте!