Купава Огинская - Обрученная

Раньше мне всегда казалось, что просыпаться не от звонка будильника – идеальное начало дня.

Но не сегодня…

Сегодня я подскочила с быстро бьющимся сердцем, резко открыла глаза и тут же их зажмурила, упав обратно на подушку, пережидая, пока пропадут белые пятна, разбежавшиеся под веками.

Странное, страшное ощущение, словно за мной кто-то гонится, я бегу изо всех сил, но все равно не могу сбежать, горячей волной прошлось по всему телу. В венах таяли искрящиеся отголоски ударной дозы адреналина.

Закрыв для надёжности глаза руками, я пыталась унять быстро бьющееся сердце и перестать дрожать.

Тяжесть одеяла, согревающее тепло солнца и общая умиротворяющая обстановка как бы утверждали, что все в полном порядке, и мне ничего не угрожает. Вот только что-то было не так, я это знала точно, ощущая какое-то неправильное несоответствие.

Медленно отняв руки от лица, села в постели и осторожно открыла глаза, желая осмотреться.

Незнакомая комната. Светлая, просторная, с большим резным шкафом, столиком у окна и красивым, но совершенно незнакомым креслом. Пуфик, съехавшее на пол покрывало. Гладкая нежность постельного белья… Это была не моя комната.

И руки, тонкие, белые, совершенно слабые на вид, безвольно лежащие поверх одеяла, тоже не могли принадлежать мне.

Повернув левую руку ладонь вверх, я с непередаваемым чувством, больше всего похожим на недоверчивый ужас, осмотрела узкую ладошку, маленькие, какие-то совсем детские пальчики и неглубокие, совершенно несерьёзные линии. Одна из них которая, если мне не изменяет память, и увлечение хиромантией на втором курсе университета, являлась линией жизни, была изуродована розоватым бугорком, расположившимся не так уж и далеко от начала. Зато дальше линия шла толще, увереннее что ли.

Руки слушались меня, пальцы сгибались по первому требованию, кулаки сжимались и разжимались, все было в порядке. Вот только у меня никогда не было таких маленьких и бледных ручек. И уж точно они не могли быть настолько белыми летом.

Я отлично помнила, была уверена на сто процентов, что засыпала вчера с нормальными, загорелыми руками. На правой ладони красовались мозоли – злорадный привет от лопаты, которой я орудовала все утро, облагораживая клумбы перед общежитием, забив на перчатки.

Мои руки были другими.

Не знаю, сколько я бездумно разглядывала эту неожиданную бледность, но дверь открылась. Тихо переговариваясь, в комнату вошли две женщины. Одна, старая и сморщенная, держалась не по возрасту прямо, гордо расправив плечи и подняв голову. Вторая – значительно моложе, красивая блондинка со сложной прической и синими, искрящимися глазами.

Я точно запомнила их цвет, разглядела во всех деталях, пока мы молча таращились друг на друга несколько долгих секунд.

Первая что-то бросила за спину. Сильный, решительный тон, совершенно незнакомые слова.

Невозможно синие глаза наполнились слезами, женщина пролепетала что-то и сделала ко мне шаг, протягивая вперёд дрожащие руки.

Она вела себя странно, выглядела странно и серьёзно меня напрягала.

Создавалось впечатление, что они пришли навестить смертельно больную, которая внезапно заявила, что она совершенно здорова: напряженное недоверие со стороны той, что старше, и отчаянная надежда обладательницы синих глаза.

Я сидела, не шевелясь и почти не моргая, боясь даже толком вдохнуть. Нереальность происходящего давила на плечи, стальным обручем сжимала виски, заставляла сердце биться быстрее, сбивая его с ритма, разжигая боль в груди.

Это все просто сон, по-другому не могло быть.

Длинный и тощий, очень деловой дядечка, показавшийся в дверном проёме спустя целую вечность тишины, подошёл к постели, растирая ледяные ладони, которые все равно остались холодными, когда он взял меня за кисть.

Очень реальное прикосновение.

Прощупав пульс, он что-то сказал, обращаясь к старой даме.

Со мной никто не пыталась заговорить, и меня это вполне устраивало, я их все равно не понимала и очень боялась, что они об этом узнают.

Ещё пара слов на незнакомом языке, и дядечка, не меняя сосредоточенного выражения лица, полез в кожаный саквояж, что принёс с собой.

Большой стеклянный шприц выглядел устрашающе, и тем страшнее он становился, чем отчётливее я понимала, что этот ужас с длиннющей иглой собираются всадить в меня.

Флакон с желтоватой жидкостью самого подозрительного вида также не внушал никакого доверия, и когда этот странный человек, который, судя по всему, тут за врача был, на четверть набрал в шприц этой гадости, я осознала, что смирно сидеть и дальше не имеет смысла.