Светлана Меркина - Янка при дворе царя Петра

Сумерки спустились на землю. В амбаре у Янки тоже стало темно. Она сидела, тихонько наигрывая на гитаре. Плеер она не включала по таким соображениям: еще и в колдовстве обвинят, тогда точно не оправдаешься. Есть уже не хотелось, но было скучно. Вдруг у окошка кто-то зашуршал. Янка прекратила играть и прислушалась.

– Янка, Янушек! – раздался за окошком осторожный шепот. Янка прильнула к окну.

– Якимка, ты? – тоже шепотом спросила она.

– Я, – Яким прильнул к окошку, в темноте блестели только глаза.

– Ну, сидишь? – спросил Яким.

– Сижу, – вздохнула Янка, – Я, кажется, здорово влип.

– Не бойсь, може обойдется, – подбодрил Яким.

– Стараюсь, – вздохнула Янка.

– Спасибо тебе, что вступился. После государь меня боле не тронул, – сказал Яким. – А ты вправду, что ль от Софьи?

– Так вот в чем дело, – Янка облегченно вздохнула, – Нет, Яким, я всего лишь не мог позволить, чтобы при мне унизили человеческое достоинство.

– Чего? – не понял Яким.

– Ну, царь тебя бил?

– Так то его воля. Я же виноват был.

– Ну вот, а мне воспитание не позволило на это спокойно смотреть.

– Худо тебе будет, ежели не оправдаешься, – озабоченно сказал Яким.

– Я постараюсь, – улыбнулась в темноте Янка.

– Да, чуть не забыл, – всполошился Яким, – я ж тебе поесть принес! Голодный, поди? На, вот, возьми, – он сунул в окно кусок пирога.

– Спасибо! – благодарно шепнула Янка, хотела еще что-то добавить, но не успела.

– Якимка! – раздался в темноте Алексашкин голос. – Где ты, черт, ходишь?

– Я пошел, – прошептал Яким и скрылся в темноте. Янка прислушалась к его удаляющимся шагам. Донесся негромкий разговор.

– Где бродишь? – недовольно спросил Меньшиков.

– До ветру ходил, – отозвался Яким. Хлопнула дверь. Заскрипели ступеньки: кто-то спустился, пошел по траве. Она зашелестела. Подошел к амбару. Встал у окна. Янка замерла.

– Э, Янка! – это был Меньшиков. Янка молчала. В ней вскипала злость на Алексашку. Он прислушался.

– Молчишь? – он усмехнулся. – Молчишь, не знаешь, что сказать? Значит виноват.

– Интересно, и в чем же?! – ехидно спросила Янка, стараясь не злиться.

– Наглец! Ты на государя напал! Тебе этого мало?!

– Не твое дело! – огрызнулась Янка. – Запомни, кто при мне руки распускает, тот об этом потом долго помнит! Усек?!

– Ого! Да ты еще угрожаешь?! – удивился Алексашка.

– Я не угрожаю, а предупреждаю. Тебя это, кстати, тоже касается, – как можно примирительнее заговорила Янка, хотя злость еще не прошла.

– А знаешь ли ты, что тебе будет, если государь эти твои слова узнает? – усмешливо спросил Алексашка. Янка похолодела, но сказала как можно безразличнее:

– Мне это совершенно не интересно, беги, сообщи, а то еще забудешь!

– Это ты пока такой смелый! – с издевкой произнес он. – Погляжу на тебя завтра, когда государь с тебя шкуру спускать будет! За все получишь сполна! А я от себя еще добавлю, чтоб не позорил меня перед государем впредь!

– Ой, как страшно! Мальчик обиделся! Уже боюсь! – усмехнулась Янка.

– Посмейся, посмейся! Завтра плакать будешь, Сонькин прихвостень!

– Чего-о?! А ну повтори, как сказал! – снова взорвалась Янка.

– Ага! Задело! А то и сказал! Знаю, кто тебя прислал, и зачем тоже!

– Слушай внимательно, Шурик! Если ты еще раз меня так оскорбишь, я за себя не отвечаю! – медленно и глухо сквозь зубы процедила Янка. – И оправдываться перед тобой не собираюсь!

– Добро, щенок! Будет тебе завтра баня с перцем! – злорадно пообещал Алексашка, – Все выложишь, как на исповеди!

– Но не тебе, не мечтай!

Где-то хлопнула ставня, и грозный голос Петра крикнул в темноту:

– Алексашка! Опять балуешь с девками! А ну, живо спать!

– Ну, гляди, Янка! Попомни мои слова! – шепотом сказал Алексашка и скрылся в темноте. Зашелестела трава, скрипнули ступеньки, хлопнула дверь. Стало тихо-тихо. Только кузнечики сверчили в траве. Янка вытащила кусок пирога и запустила в него голодные зубы. Пирог оказался с мясом и был довольно вкусный. На этот раз Янка утолила голод и немного успокоилась. Спать не хотелось, и Янка взялась за гитару. Провела по струнам и тихо запела:

Как ни тихо пела Янка, но в тишине песня долетела и до окон Петра. Он стоял у открытого окна, задумчиво глядя в темноту. Подошел Алексашка, прислушался:

– Ишь как жалобно выводит, а, мин херц.

– Хорошая песня, – задумчиво сказал Петр, и, повернувшись к Алексашке, – Разве плохой человек может так петь? – он дернул головой. – Нет, либер киндер, свой он. Свой, – повторил он еще более уверенно и вздохнул.