Квилессе - Драконья кровь

Черный? Не думаю; шаги были слишком поспешные и неосторожные. Тот, кто шел, не разбирал дороги; ему все равно было, куда и на что наступать, и он спешил поскорее убраться прочь оттуда, из подвала. Нацеливая на полуоткрытые двери Тэсану, я лихорадочно соображал, кто же это. Людоед? А может, одна из его жертв сбежала? Та же мартышка удрала из разбитой Черным клетки – мое воображение вновь разыгралось, и я видел словно наяву, как Черный (почему-то мой внутренний взор не поднялся выше его ног, словно я уставился в пол и не смел поднять глаз) пинками крушит какую-то убогую грязную утварь, наступает на осколки грубых глиняных тарелок, разносит клети с тощими курами, и шаг за шагом неумолимо настигает разбегающиеся прочь рваные тени, и его опущенный ожидающий меч уже обагрен кровью…

Но это была не мартышка и не пленник – едва этот грязный клубок выкатился из-за вонючих дверей в круг света от нашего факела, я понял, что это мамаша-людоед, или как там её называют. И это чудовище, до последнего момента смотрящее назад, на приближающуюся погоню, вдруг обернулось ко мне – и чуть не рухнуло в собственное дерьмо, резко затормозив и поскользнувшись.

– Куда это ты собралась, красотка?! – произнес я как можно четче; от ужаса, который я испытал, у меня губа на губу не попадала, и я, безжалостно ткнув её прямо в грудь, очень старался выглядеть страшным и грозным. Надеюсь, мне это удалось; по меньшей мере, глаза у меня были бешенными. И чудовище отпрянуло, отступило назад, в заваленный скользкими испражнениями зал. А я, словно зачарованный, ступил за ней, и мой паж, поднимая над головой факел онемевшей рукой, поспешил за мной.

Не сказал бы, что мамаша людоедиха была очень уж жуткой. Признаться, я ожидал большего; возможно, вампирьих клыков или варварских татуировок, словом, чего-то сверхъестественного и необычного. Но то, что я увидел, потрясло меня больше, чем всякая экзотическая мишура.

Женщина, что без сомненья, была людоедом, оказалась до ужаса обычной. Это была средних лет баба, крепкая, с морщинистой мордой и умеренно беззубым ртом – когда прошел первый испуг и она меня разглядела, она вдруг рассмеялась, безобразно вывалив мясистый слюнявый язык, весело поблескивая нетрезвыми глазами. Таких баб в деревнях навалом; и если бы не странное платье, словно собранное из драных лоскутов да стоящие дыбом волосы, изрядно перепачканные тем, что украшало пол, я бы сказал, что это юродивая нищенка.

Но она не была юродивой.

– О, да вас тут много, – произнесла она, отступая все дальше в свою нору. Это была именно нора, влажно поблескивающая, прорытая в нечистотах, коими тут было щедро измазано все, и вид этого гнусного убежища пугал и потрясал больше чем вид чудовища, в нем обитающего. Её ноги в башмаках с чавканьем тонули в грязи на полу, и мокрые лоскуты, свешивающиеся с пояса, волочились по земле. Странно, но, казалось, эта грязь не липла к ней; она словно была естественной стихией для людоедки. Женщина словно была из неё соткана; её коричневое лоснистое лицо, натертое перегоревшим жиром, её драный грязный наряд, покрытый соломой, был такой же частью этих нечистот. Сдается мне, что она и спала тут же, на этом самом вонючем полу, среди костей и останков своих жертв, найдя себе местечко почище и застелив его кое-как соломой. – И все такие смелые! Тыкать в бедную женщину железкой – на такое не каждый отважится!

– Кто это тут бедная женщина? – поинтересовался я, ступая еще на шаг вперед. Все, дальше не пойду. Сдается мне, что она меня заманивает куда-то. Вполне возможно, что вот за этой тошнотворной кучей бледно-коричневого цвета, податливо оседающей под башмаком людоедки, сидит еще один людоедик – наверное, их куда больше, чем двое, тем более что Черный так долго возится. Теперь я отчетливо слышал крики и рев где-то поблизости, лязганье оружия – ого, да они защищаются! – и жуткий визг раненного существа. Хищного существа… крысы… большой серой крысы… И мое воображение вновь нарисовало мне неумолимые шаги Черного, и его меч – теперь он чертил багровую полосу на раскисшем грязном полу, и кровь вперемешку с дерьмом чавкала под его ногами.

– Ты же не будешь отрицать, что я женщина, смелый рыцарь, – вкрадчиво произнесла людоедка. Она пятилась назад, пригибаясь, чтобы грязный потолок не касался её и без того жутких волос, с такой ювелирной точностью, словно на затылке у неё глаза. – И ты же не сможешь убить меня вот так просто?

– Как ты убила вот этого человека? – спросил я, кивнув на белеющий в темноте череп. Свет нашего факела на миг выхватил из темноты эту ужасную и жалкую могилу, последнее пристанище несчастного… Господи, что за жуткие, мерзкие, извращенные создания эти людоеды! На что дан им разум?! Как могут они жить и спать среди разлагающихся останков, в вечной вони, в ядовитых испарениях, в разъедающей кожу жидкости?! Грязные, с обломанными и обкусанными ногтями руки людоедки были покрыты язвами и расчесами. Немудрено, если учесть, что она моет их мочой. – Или вон того? Тебе как больше нравится? Выбирай.