Евгений Щепетнов - Бандит [СИ]

Кстати сказать, мне еще дважды приходилось вырубать эту на удивление шуструю девушку, собиравшуюся очнуться в самый что ни на есть неподходящий момент — когда мы пересекали какую-нибудь людную улицу. Однажды чуть не попался — девица очнулась как раз тогда, когда мимо меня проезжала здоровенная черная карета с золотым гербом — очнулась, и высунула свою голову «из меня». Один из шестерых всадников в золоченых доспехах, что сопровождали карету (то ли почетный эскорт, то ли телохранители, то ли все вместе взятое) удивленно на меня оглянулся, но я в это время уже повернулся у нему спиной и пошел в узкий переулок, попавшийся на удивление вовремя. Всадник к моему облегчению строя нарушать не стал, и скоро цокот копыт растаял в дымной городской дали. Ну а я даже с некоторым удовлетворением двинул девице по сусалам. Завтра половина ее лица точно будет выглядеть сплошным синячиной. Однако это гораздо лучше, чем валяться на мостовой с переломанной шеей или раздавленной головой.

До дома добрался наверное часа за три, может даже больше. Так по крайней мере мне показалось. Я уже потерял счет минутам и часам, когда показался мой темный убогий домик, и когда я вошел во двор и подошел к двери дома — со стоном выпустил из рук спасенную черт знает кого, опустился на землю рядом с ней, тяжело дыша и мечтая только об одном — доползти сейчас до колодца, набрать воды в деревянную бадью, что стоит рядом с ним, а потом смыть с себя уличное дерьмо и липкий пот, который пропитал мою одежду так, будто я попал под хорошенький такой летний теплый ливень.

Посидев так минут пять, я поднялся и не обращая внимания на попискивающую девицу, пошел исполнять это самое свое сокровенное желание. Прямо на ходу разделся, сбрасывая с себя мокрую одежду, и минут двадцать наслаждался, поливая себя холодной водой и натираясь мочалкой, сделанной из надранного с деревьев лыка. Мыла тут у колодца не было, но идти в дом грязным мне очень не хотелось.

Затем я прополоскал одежду, вымывая из нее пот, и напоследок уже занялся своими загаженными сапогами. И это было хуже всего. Пришлось идти к сортиру и вымывать сапоги прямо над благоухающим «очком». Воняло…это не передать. Но загаживать площадку перед домом я не хотел.

Отмыв сапоги, поставил их сушиться, снова вымылся, и тут все-таки вспомнил о спасенной мной жертве торгашей, ради которой я собственно и претерпел такие страдания. Вот честно — у меня будто память отшибло, забыл про нее, да и все тут! Привык что кроме меня в доме больше никого нет, вот и…хмм…в общем, слегка лажанулся.

Посмотрел, и…сердце екнуло. Девушки возле крыльца дома не было. Обнаружилась моя пропажа возле ворот — она пыталась открыть задвинутый тяжелый запор, повиснув на нем как старая мочалка, выброшенная на помойку и зацепившаяся за ветку дерева. Грязная, в синяках, со спутанной копной волос — девушка выглядела так жалко, так убого, что даже у меня, видавшего виды старого циника сжалось сердце и застучало в висках. Как же можно довести девушку до такого состояния?! Что могло случиться, чтобы такая, довольно-таки симпатичная девица дошла до последней черты и пробавлялась кражами, и…чем еще?

Нет, на девушку низкой социальной ответственности она точно не походила. Если бы зарабатывала этим самым местом — была бы вполне сыта и благополучна. И ей не надо было бы красть с решетки торговки кусок мяса, рискуя при этом лишиться здоровья и самой жизни.

Девушка простонала, сползла за землю и тихо зарыдала. Потом оглянулась, увидела меня, ойкнула, и хриплым, сорванным голосом сказала:

— Не подходи! Не походи, гадина! Как я вас всех ненавижу, как я вас ненавижу!

Я хмыкнул, пожал плечами, и тут вдруг обнаружил что стою перед девицей совершенно голым — одежда моя сохнет, и опять же — мое нынешнее отшельничество сыграло со мной эту самую шутку — забыл, что дома теперь не один и надо мне как-то прикрывать свой так сказать срам. Впрочем — какое это имело значение? Голая, парализованная, можно сказать практически умершая девушка — с какой стати ее должно волновать, как выглядит то, кто и в каком виде стоит перед ней на земле? Как говорится — ты о другом сейчас думай, совсем о другом!

Видимо мои мысли как-то ей передались, потому что она судорожно вздохнула и уже более-менее нормальным голосом спросила:

— Ты кто?! Где я?! Что со мной случилось?! У меня ноги не ходят! Понимаешь?! Ноги не ходят!

И в глазах ее разлилась такая паника, такой ужас, что я невольно поморщился. Да, в этом мире нет места инвалидам, особенно — безногим инвалидам. Тут нет социальных работников, нет пенсий, нет врачей, нет просто добрых людей, которые возьмут на содержание жалкую, никому не нужную калеку. И что ей тогда остается делать? Умереть, и больше ничего. Чтобы сразу, чтобы не мучиться, ползая в нечистотах на улицах этого жестокого, злобного города.