Алексей Герасимов - Царь-дедушка (СИ)

Арцуд Софенине и Шедад Хатикани едва сдерживались, чтобы открыто не демонстрировать самое безрадостное расположение духа, а Зулик Тимариани совершенно не скрываясь отравлял окружающее пространство могучим перегаром.

Тут, впрочем, винить его сложно — не каждый день он известия о рождении детей получает.

— Ну и что мы со всеми этими новостями теперь делать-то станем?, — спросил я, садясь на свое место.

— Понятия не имею. — развел руками Зулик, при этом и мимика, и интонации его были ну ровно как у Пьюрфоя в роли Марка Антония. — Обе мои дражайшие женушки пишут, что разрешились от бремени едва наступила полночь. Врут, разумеется.

Арцуд и Шедад смерили зятька мрачными взглядами, но смолчали.

— Возможно у владыко Йожадату сыщутся люди, которые смогут усовестить неразумных?, — не без ехидства поинтересовался Щума.

— Сомневаюсь. — криво усмехнулась Валисса. — Для обеих слишком высоки ставки. А вот допросить с пристрастием слуг не помешает.

— Необходим надежный человек, который смог бы должным образом произвести дознание на месте. — заметил Латмур. — Надежный, грамотный и незаинтересованный.

— Тебя не отпущу, и не надейся. — по ходу начавшейся беседы я успел отметить, что князь Папак, похоже, умудрился всем присутствующим драйвера на вилки поставить.

Когда только успел?

— А вот что ты насчет Фарлака из Больших Бобров скажешь, князь? Справится, если дать такое поручение?

— Мясник?, — главногвардеец приподнял одну бровь. — Что же, у него есть определенная репутация в таких делах.

— Стало быть прикажу ему немедленно отправляться. — Зулик пожал плечами.

— Немедленно не надо, он мне еще сегодня самому потребен. — ответил я. — Нынче вечером будет суд над философом Яваном, я попросил судью Фарлака быть на нем моим помощником.

Щума вздрогнул и недоверчиво поглядел сначала на меня, потом на примаса. Йожадату на его взгляд лишь слегка кивнул.

— Значит завтра поедет, ничего страшного. — владетель Тимариани ткнул вилкой в тарелку.

— Конечно, мне бы следовало посоветоваться с преосвященным и главой гильдии насчет сей кандидатуры. — задумчиво произнес я. — Однако мне показалось, что они не станут возражать.

— Это воистину мудрый и благочестивый муж, государь. — самым серьезным тоном ответил первосвященник. — Лучшего советника и не сыскать.

— А я, однако, слышал, будто бы он непомерно суров. — не согласился Золотой Язык.

— Именно потому я и взял его советником, а не поручил рассматривать дело. Возможно, прегрешения Явана покажутся мне не столь страшными, однако наивысшую меру я, благодаря сему суровому судие, буду знать, и не превышу ее нечаянно. Возможно, что даже проявлю снисхождение… Кстати, о снисхождении — я должен вам, владыко, по этому поводу попенять.

— Вот как?, — удивился Йожадату. — Я вызвал ваше неудовольствие, о царь?

— Скорее недоумение. Боги мстительны, а уж богини и того более — вам ли не знать. Меж тем вы запретили блудницам являться в храмы, а часовни Петулии при веселых домах не посещаются жрецами для принесения ей треб. Вчера я совершал прогулку по Аарте и в одной из этих часовен провел службу, но, согласитесь, постоянно этого делать я не в состоянии.

— Ваше величество чрезвычайно снисходительны к грешникам, и хотя я преклоняюсь пред той степенью просветления, что вы достигли — запрет на посещение храмов для падших женщин я не сниму. — твердо заявил примас. — Что же касается часовен Петулии, мы обсуждали сложившееся положение в Конклаве. Все иерархи неизменно согласны, что ставить в них на служение жрецов, означает подвергать их добродетель испытанию, на что мы права не имеем. Добровольцев же в столице не имеется.

— Служение? Ты имеешь в виду — постоянное?, — уточнил я, и, дождавшись подтверждения, продолжил. — Не о служении говорю я, но об искуплении. И жрецам, и монахам иной раз доводится оступиться.

Я повернулся к Латмуру.

— Скажи, князь, что делает хороший командир с солдатом, который пусть и не сильно, но провинился? Какое он избирает ему наказание?

— По-разному, конечно, бывает, государь — смотря как и в чем провинился. — ответил тот. — Но, как правило, ставит его на самую грязную и не почетную работу.

— Улавливаешь мою мысль, преосвященный?, — вновь обратился я к Йожадату.

— Служение во искупление?…, — задумчиво протянул примас. — В этом, определенно, что-то есть…

Ну еще бы — осрамить любого оппонента можно, если выписать ему пару нарядов по борделю.