Михаил Нестеров: Сталинский сокол. Комэск

Ребята принесли ему зубную щетку, порошок, мыло, помазок, бритву и одеколон. Когда они ушли, Северов отправился бриться. В умывальном помещении, к счастью, никого не было, так что его ужимки никто не видел. Порезался, естественно, но решил объяснить это нетвердостью руки после болезни, если спросят. А вот насчет чувствительности кожи переживал зря. У этого Северова она к такому обращению была привычной, так что просто смыл остатки мыла холодной водой, и все. Жизнь налаживается!

Все следующие дни были посвящены в основном чтению принесенной литературы. Объем информации был не так уж и велик, тем более что некоторые вещи Олег и так знал. А может быть, сыграло роль то, что предыдущий «владелец» тела не был чужеродной личностью и его знания и умения частично «встроились» в сознание Олега. Кроме того, Олегу не терпелось приступить к тренировкам и «испытать» новое тело. Тем более что Аркадий Андреевич говорил, что Олег его удивил. Он очень быстро выздоравливал, восстановление организма шло просто рекордными темпами.

В течение недели друзья Олега заходили почти каждый день, хотя забот у них хватало. Из острожных расспросов Олег выяснил, что прежний владелец этого тела, если так можно сказать о почти самом себе, по привычкам и предпочтениям от него почти не отличался. Даже девушек предпочитал того же типа, хотя как раз на общение с противоположным полом у них времени оставалось мало. Но это даже хорошо, а то пришлось бы еще и с подругой объясняться. Попробуй, объясни своей девушке, которой сам не помнишь чего наговорил, почему не узнаешь и как будто видишь впервые!

С привычками Олег вроде бы разобрался, больших сюрпризов по крайней мере быть не должно, личности во многом совпадают. Сложнее со знаниями и умениями, но и тут есть лазейка. Прежний Северов плотно занимался самообразованием, много читал. Немецкий, например, неплохо знал еще до поступления в школу, а здесь стал учить английский. Языки курсанту давались легко, так что некоторых успехов он достиг, а интерес свой объяснял расширением кругозора. Англичане то готовились бомбить СССР, то рассматривали как союзников, но знание их языка лишним руководство школы не посчитало. К тому же есть еще и американцы, на том же языке разговаривают. Чужая память услужливо подсказала любопытную деталь. В каком именно детдоме воспитывался тот Северов, он не мог вспомнить, хоть убейся, но точно знал, что немецким с ним занимался настоящий немец, уехавший из Германии еще в 20-е годы, когда отношения между странами были приличными. В школе также было несколько немцев-детей, так что и прежний хозяин этого тела владел языком довольно свободно, не хуже нынешнего. Но располагался ли детдом в Поволжье, Олег сам так и не вспомнил. Северов также узнал, что к нему, из-за его довольно широкого кругозора, привычки много читать и успехов в учебе, в первый же месяц после поступления в школу приклеилась кличка «Профессор». На занятиях случалось ему даже озадачивать преподавателей своими вопросами.

«Молодец! – сам себя похвалил Северов. – Как будто специально «вселение» облегчил. А то было бы странно, если бы учился посредственно, а потом вылез из реки и стал весь такой умный».

Также заходили капитан Курдаев и начальник школы подполковник Туренко Евгений Георгиевич. О начальнике школы следует сказать отдельно. У курсантов он пользовался огромным уважением – Герой Советского Союза, боевой летчик, участник советско-финляндской войны 1939–1940 годов. Отцы-командиры справлялись о здоровье и выражали надежду на скорую выписку и возобновление обучения.

За неделю Северова смотрели несколько врачей, проверяли рефлексы, зрение, слушали легкие, назначали анализы. Консультации устраивал Аркадий Андреевич, он по-прежнему удивлялся непривычно быстрому выздоровлению пациента. Тем не менее все доктора текущим состоянием его здоровья были вполне удовлетворены.

А еще Олегу удалось незаметно посмотреть свою медицинскую карту. Вечером, когда дежурная сестра отвлеклась, а дежурного врача куда-то вызвали, Северов проник в ординаторскую и быстро пролистал документы. Сама начинка его не интересовала, только личные данные. Узнал свою дату рождения, действительно двадцать лет, в этом году исполнится двадцать один.

Наконец в понедельник 7 апреля Северов был выписан. Марья Петровна принесла ему форму. Не без волнения Олег облачился в гимнастерку и бриджи, намотал портянки и натянул сапоги. Дополняли картину шинель с голубыми петлицами с одиноким рубиновым кубиком и зимний суконный шлем. Тепло попрощавшись с Марьей Петровной и Аркадием Андреевичем и пообещав им больше не болеть, Северов направился в сторону учебного заведения. Санитарка подробно объяснила ему дорогу, да и городок был невелик, заблудиться сложно. Стояла тихая солнечная весенняя погода, которая настроила молодого человека на философский лад. Он размышлял над своей дальнейшей судьбой – будущей службой, участием в войне, а также над более близкими делами – прохождением врачебно-летной комиссии. Грядущей проверки здоровья Северов не опасался – судя по отзывам Аркадия Андреевича и по разговорам с курсантами и командирами, здоровье у Олега было отменное, никаких осложнений не наблюдалось. С работой инструктора было посложнее – все-таки Олег ни разу не летал на «И-16» и не стрелял из его бортового оружия. Придется попросить несколько полетов для восстановления навыков, но до выпуска всего ничего, его подопечные давно летают самостоятельно, а его задача – их действия на земле разбирать. Только тут тоже напортачить можно, ляпнуть что-нибудь не то. Тактику довоенных лет Олег себе представлял не очень хорошо. Так что приналег до выписки на принесенную литературу, освежал в памяти знания. Многое по ходу прочтения всплывало само, уже легче.