Михаил Нестеров - Сталинский сокол. Комэск

В этот день начали наконец прибывать недостающий личный состав и техника. В полку теперь насчитывалось двадцать шесть истребителей, по двенадцать в каждой эскадрилье плюс пара управления. Сотников сказал, что изначально речь шла о трех эскадрильях, но людей пока нет. Летный состав был разномастным, с боевым опытом, правда, всего два человека, причем еще с Халхин-Гола. Остальные кто из запаса, кто из авиаполков ТОФа, кто недавно из летной школы. Новички попали в основном в первую эскадрилью, Олег ожидал возмущения со стороны Синицкого, но тот промолчал. Он вообще Северову понравился. На земле это был настоящий Винни-Пух, но в воздухе он преображался. Да и характер имел твердый, не боялся спорить с начальством, если считал себя правым. Оказался хорошим педагогом, умел объяснить подчиненным, что и как надо делать. Прекрасно летал и стрелял. А с Северовым они нашли общий язык и хорошо ладили, даже Степан, очень недоверчиво относившийся ко всем, кроме хозяина, считал Олега вторым по значимости человеком после Гоши.

Командирами звеньев из двух пар стали лейтенанты Ковин и Горобченко, тихоокеанцы, летчики довольно опытные, хотя и не участвовавшие ранее в боях, а вот остальные шесть пилотов были зелеными сержантами выпуска конца 1940 или середины 1941 года.

Ведомым Северова стал сержант Сергей Малинкин, романтичный юноша, отличник и шустрый малый. Соображал он быстро, но так же быстро и увлекался. Ведомый Синицкого, старший сержант Терентий Соломатин, был поопытнее, летал уже почти год, но был, наоборот, тугодумом. Соображал медленно, компенсировал это тем, что старался придерживаться правил. Северов и Синицкий настойчиво долбили, что главное для них удержаться за ведущим, не насбивать сразу тучу врагов, а для начала самим остаться в живых.

Тренировались пешим по-летному, Северов и Синицкий давали теорию, но несколько дней – это ничтожно мало. К тому же сколько теорию ни долби, в бою найдется человек, который что-нибудь сделает не так. Увлечется преследованием вражеского самолета и оторвется от ведущего, заблудится, зайдет в атаку под огонь оборонительных точек бомбардировщика, да просто растеряется. Вопрос был в другом – сколько таких ошибающихся останется в живых.

Война уже разделила этих ребят на живых и мертвых, только они еще не знают об этом. Не только командиры, но и сами летчики понимали, что враг очень силен, лучше оснащен и более опытен, но никто из них не показывал своего страха, они были полны решимости приблизить победу хоть на миг даже ценой собственной жизни.

Добавил «позитива» командир полка. Сотников сообщил, что налеты вражеской авиации на наши аэродромы 19–20 августа привели к значительным потерям, бывший полк Гоши выведен для получения новой техники, по слухам «ЛаГГ-3», так что на новый 4-й ИАП ложится большая нагрузка.

Между тем обстановка продолжала ухудшаться. 19 августа немцы захватили Новгород, а 20 августа – Чудово, перерезав железную дорогу, связывавшую Ленинград с Москвой. 21 августа противником был занят Светогорск, на Кингисеппском и Новгородском направлениях шли ожесточенные бои. Опубликовано обращение Главнокомандующего войсками Северо-Западного направления Маршала Советского Союза К.Е. Ворошилова, секретаря Ленинградского областного и городского комитетов ВКП(б) А.А. Жданова и председателя исполкома Ленинградского Совета депутатов трудящихся П.С. Попкова «Ко всем трудящимся города Ленина». Комиссар полка Степан Игнатьевич Коляда зачитал его на общем построении, его обсуждали весь вечер и следующий день. 23 августа Ставка разделила Северный фронт на Карельский и Ленинградский.

Ранним утром 24 августа все десять машин первой эскадрильи поднялись в воздух на прикрытие обороны советских войск на побережье Финского залива.

Леонид Григорьевич Петровский лежал на госпитальной койке и размышлял. Поправка его шла своим чередом. В Москве пришлось сделать еще одну операцию, загноилась рана на руке. Он боялся, что ее могут ампутировать, но все обошлось. Рана в боку заживала неплохо, хотя болела довольно сильно, но ее, видимо, сразу очистили как следует. Сначала состояние было такое, что он мог только лежать и думать, пытался размышлять над тем, что происходит, что сделал правильно, а что нет. Но даже эти мысли быстро путались, уплывали, генерал просто лежал и наблюдал дрожание листвы за окном, слушал звуки дождя. Однажды утром Леонид Григорьевич проснулся с ощущением, что в организме произошли изменения, будто за ночь у него прибавилось сил, даже голова стала работать яснее. Словно долго был под водой, в темной, холодной глубине, и вынырнул на поверхность, под теплое, ласковое солнце. Только сейчас он осознал, что был на самом краю, что его организм словно размышлял, продолжать ли дальше свой земной путь или все, слишком устал и нет больше сил. Силы нашлись, пока их хватало только на размышления, но он понял, что скоро сможет сидеть, потом ходить. И еще у генерала появилось ощущение, что его уход на грань небытия подарил, кроме страданий, новую способность. Многие вещи, сложные и неочевидные, вдруг стали видны как будто со стороны, ясно и отчетливо. Появились ответы на вопросы, над которыми Леонид Григорьевич мучительно размышлял еще до ранения. Ему вдруг стал понятен дальнейший ход событий этой войны, опасности, которые подстерегают его страну на этом пути, уже совершенные ошибки и те, которые есть опасность совершить.